Моя бывшая тоже улыбалась и щебетала, но по взгляду было видно: она все поняла и приняла вызов. Ясно было и то, что Виктория намерена биться до конца, потому что время работает против нее. Пройдет месяц — и отрастут волосы, смоется яркий цвет, облезут брови, через полгода или год сдуются губы — и на кого она станет похожа? Карина все-таки натуральная.

Меня, встрепанного, оборванного, перепачканного грязью, бывшая не замечала, а может, не узнавала. Да она не особо-то по сторонам смотрела. Какая же дрянь! На ком я был женат? Ей же все равно — с кем! Лишь бы выгодно было. Я скрипнул зубами, перевел взгляд на гуру, стоящего в сторонке.

Еремей же изучал собравшихся, видимо, прикидывая, кто поддастся его манипуляциям, кто — нет. Идиот, не понял еще, что случилось. Нашу троицу он тоже не узнал. А может, со зрением было плохо, возраст-то солидный.

Вдруг он дернулся, замер, как увидевший ястреба тушканчик. Ссутулился, съежился и попятился — заметил шагающую к нему Машу. Леопардовый костюм она сняла — видимо, повесила сушиться, и была вполне узнаваемой.

Девушка напряглась, подалась вперед, как наведенная на цель торпеда, ее поза не сулила ему ничего хорошего. Элеонора тоже ее заметила, улыбнулась, закричала радостно:

— Маша! Живая! Я так рада!

Еремей, что был на полголовы выше Маши, выпятил грудь и принялся превентивно защищаться:

— Что бы она ни говорила, это наговор! Уберите отсюда ее! Она истеричка, по ней же видно!

Народ оживился, зашушукался, подполз ближе, закрывая обзор. Что Маша собирается делать? Только бы глупостей не натворила. Я оббежал кольцо зевак и протиснулся вперед за ее спиной, чтобы… Не знаю зачем. Чтобы подстраховать.

— Истеричка, значит. Ладно. — Она повернулась к зрителям, ко мне полубоком, дважды ткнула в него пальцем: — Я обвиняю тебя в убийстве Ирины и Евгении! И в покушении на мою жизнь!

Гуру улыбнулся, повернулся к Элеоноре:

— Элечка, ну это ведь неправда?

Та стиснула зубы и отступила на шаг, крикнув:

— Какой же вы трус, Еремей! А мы вам верили!

Зеваки аж рты раззявили. Англоязычные сбились в кучку, Рябой им переводил.

— Вломи крысе! — Кто это крикнул, я не увидел.

— Действительно! Две женщины погибли! Нельзя этого прощать! — поддержала Юлия.

Стоящий рядом Сергеич промолчал, но сжал кулаки и вытянул губы — так ему хотелось вломить Еремею.

Маша глянула на меня, словно ей нужно было мое одобрение, а потом пару раз профессионально так врезала по роже Еремея, завершив серию ударом колена в солнечное сплетение! Гуру хрюкнул, сложился, упал на колени, пятная белоснежные штаны грязью, что нанесли сюда байки.

Раздались жидкие аплодисменты, однако Маша успокаиваться не собиралась, шагнула к Папаше и бросила в лицо моей бывшей с деланым интересом:

— Как твоя беременность, Кариша?

Теперь зааплодировать хотелось мне, но я сдержался. Маша нашла меня и встала рядом, дуя на кровоточащие костяшки. Вот только теперь Карина узнала своего законного мужа и чуть не уронила изящную челюсть. Зато на лице ее соперницы Виктории проступило торжество.

Папаша с удивлением посмотрел на новую пассию, шевельнул надбровным валиком и захлопал в ладоши, привлекая внимание.

— Представление закончилось! Внимание всем! Наша община пополнилась аж на семь человек. Уверен, что настало время собраться всем вместе и обсудить наши правила — чтобы вопросов ни у кого не возникало. Предлагаю провести заседание в конференц-зале в семнадцать тридцать. То есть через полчаса, на закате.

Собравшиеся загудели и начали расходиться. Сергеич потянул меня за рукав и шепнул:

— Надо валить…

Но рядом появилась Юлия, пожала мою руку, поблагодарила за помощь и принялась расспрашивать Машу о том, за что она отлупила «того человека в белом». Девушка поделилась историей, и Юлия сказала, качая головой:

— Будь моя воля, я б его выгнала. Но решение, конечно, за братом.

Ее позвали, и Юлия убежала. Я наконец пожал Маше руку.

— Ты вела себя как герой.

— Правда? — не поверила она. — Меня ж понесло.

— Ты смогла отмудохать живую цель. Не зря боксировала.

— Да, — вклинился Макс, — ты молодец! Слышала, как тебе хлопали? Все были за тебя, а не за этого.

Мы не сговариваясь посмотрели на гуру, который стоял как оплеванный, боялся голову поднять и увлеченно оттирал испачканные брюки. На щеке горел синяк, губа кровила.

Шапошников с Викторией направился в здание, но на полпути остановился, будто что-то вспомнив, и приблизился к нам, отправив девушку одну. Лицо его было озабоченным:

— Что же ты сразу не сказал, что Карина — твоя жена? Это залет, Денис. Умышленно ввел в заблуждение, так получается? Подумал, что раз у нас мало своих женщин, то мы сразу за другими кинемся? Боялся, что жене не поможем, сторговал ее жизнь обманом?