Шрифт:
– Нет. Твоей жизни мне не нужно: пропадай во прахе и ничтожестве! – с презрением сказал сатана.
– Чего же ты требуешь?
– Отдай мне то, что найдешь дома, чего ты никогда не видал и чего теперь не жалко.
Твардовский закупался. Сатанинская просьба была для него непонятной загадкой; одно только хорошо понял он из этого требования, что дух тьмы не просит от него ни милой молодой жены, ни золотой казны.
– Хорошо, я согласен! – отвечал пан, подумав. – Теперь, кроме жены да казны, мне ничего не жалко!
– Распишись!
Как ни был смущен и взволнован Твардовский, но при этом приказании ухмыльнулся и вскричал:
– Желал бы я знать, как могу исполнить твое желание, сатана? В такую бурю разве можно писать, да и на чем еще?
– Что невозможно для смертного, то возможно для духа! – с презрением промолвил мрачный дух, и пред удивленным паном совершилось именно невиданное и невозможное для человека дело.
При блеске отдаленной молнии, под проливным дождем, лившим с неба словно из ушата, при вое и свисте урагана, под напором которого гнулись и стонали вековые деревья, дух преспокойно писал на пергаменте, выделанном из кожи грешного самоубийцы, писал так же удобно, как делывал то сам пан в своих палатах. Окончив писать условие, сатана подал его подписать Твардовскому, проговорив:
– Подпишись же теперь своей кровью!
Пан протянул к нему обнаженную руку. Как добрый католик и сын своего века, он хорошо знал и был убежден, что только кровью и заключают люди свои сделки с сатаной. Дьявол уколол пану своим ногтем указательный палец: из него брызнула кровь, и Твардовский, обмочив в нее железное перо, поданное ему духом, подписал, что требовал последний.
Сатана исчез.
2. Роковой удар. – Смерть.
На берегу неширокого озера стоял небольшой дом Твардовского, называемый замком. В частой неподвижной воде озера отражались плакучие ивы, а вдали расстилались длинные зеленые поляны, сливающиеся с подошвою высоких гор. Это было на утро после бурной ночи. Свежий, прозрачный воздух дышал ароматом, звенели в небесах трели Божьих птиц, а лазурная высь, была светла и ясна.
Не светло было только на душе пана, когда он завидел соломенную кровлю своего дома, поднявшись на пригорок. Чем ближе подъезжал Твардовский к родному приюту, тем грустнее и тяжелее становилось у него на сердце, и чувствовал он какую-то беду, которая скоро должна будет разразиться над его головой. Но он не знал, что за несчастье грозит ему, а потому ещё тяжелее и невыносимее становилось пану, и он, не в силах долее выносить неизвестности, ударил шпорами коня и помчался поскорее домой, чтобы, наконец, узнать свою участь.
Вихрем влетел пан в ворота на свой широкий двор. Всё там было тихо. Никто не встретил благородного шляхтича. Сжалось тоской ещё больше сердце несчастного. Соскочил он с коня, пробежал сени и вошел в переднюю светлицу; здесь встретила его выбежавшая из другой комнаты старуха, и прежде чем успела она ахнуть от удивления и радости, что видит своего господина, тот быстро проговорил:
– Магдалина, все ли дома здоровы?
– Все здоровы, пан… Всё слава Богу…
– А жена?.. Ядвига?.. Где она?.. Отчего я её не вижу?
– Тсс… тсс пане, – махая руками, вполголоса заговорила Магдалина и, лукаво ухмыляясь, продолжала почти полушёпотом: – не кричите, милый пан… не испугайте пани… Она здорова… но…
– Что но?
– Лежит в постели! – и старуха подмигнула пану.
– Зачем она в постели?
Приподнявшись на цыпочках к самому уху пана, старуха весело шепнула:
– Пани родила вам, пан, сыночка!
Схватив себя за голову, пан бессильно упал на скамью. Безжизненно склонилась его голова на грудь, и в страшном унынии он произнес про себя:
– Сатана, теперь я тебя понял! Горе!.. Горе мне! – воскликнул он вслух.
Старая Магдалина всплеснула руками. Она ничего не могла понять в отчаянии пана. Странно ей показалось, что вместо радости, которую она думала увидать в своем господине, она заметила в нём глубокое уныние и сердечную тоску.
– О, Святая Мати! – воскликнула старушка. – Чего же добрый пан так испугался? Для чего пан так закручинился?.. Не случилось ли чего недоброго с вами, хозяин?
Вместо ответа на её вопросы, он сказал:
– Скажи Ядвиге, что я приехал и сейчас приду к ней.
Магдалина вышла, а через минуту вернулась и сказала:
– Пани обрадовалась… Она зовёт вас к себе.
Встряхнув готовой, Твардовский со свинцовой тяжестью в мыслях и на сердце пошёл в комнату жены. Подойдя к двери, он на минуту остановился, как бы прикованный к порогу, потом машинально двинулся вперед. В спальне были опущены шторы, и царил таинственный полумрак. Твардовский увидал свою жену бледную и слабую, лежащую на кровати.