В четырнадцатилетнем «правоведике» никто не предполагал будущего творца симфоний и опер, печать высокого призвания он спрятал в недоступную никому из окружающих сокровищницу своей души.

Илья Петрович, однако, был проницательным отцом и видел сильное увлечение Пети музыкой. В 1855 году он пригласил к сыну Рудольфа Васильевича Кюндингера, известного музыкального педагога, пианиста, композитора. Но Николай Кашкин говорит, что музыкальные способности Чайковского были вначале замечены попечителем Училища правоведения принцем Петром Георгиевичем Ольденбургским, который был страстным любителем музыки и именно он доставил Петру Ильичу уроки Кюндигера. Как бы то ни было, по утрам в воскресенье Петя начал занятия с Рудольфом Васильевичем. После занятий они завтракали и отправлялись в университет, где проходили концерты, слушали Мендельсона, Гайдна, иногда Моцарта и Бетховена, Россини и Доницетти, романсы. А вечером Петруша играл на рояле, приводя в восторг молодёжь.

Особенно игрой Петруши восторгались кузина Анна Мерклинг и сестра Саша. Они строили планы, как будут ездить в театры на оперы и как будут хлопать и вызывать обожаемого Петусю. Обсуждали даже, в каком платье поедут. Однажды никого в доме не было, и они так увлеклись этой фантазией, стали хлопать и кричать:

– Чайковского! Чайковского… автора… автора…

В эту минуту дверь распахнулась, вошёл Петя и церемонно раскланялся. Но вдруг крикнул:

– Чего орёте?

Девушки сконфуженно замолчали. Тогда он подозрительно взглянул на них и спросил:

– Ну, чего орали?

Пришлось сознаться. Петя покраснел и сказал:

– Ну и дуры. – Потом задумчиво посмотрел в окно и сказал: – А может быть…– и с этими словами вышел из комнаты. Саша захлопала в ладоши:

– Вот видишь, вот видишь, он и сам так думает…

Они считали его музыкальным гением но, опять-таки никто кроме них в те годы в Петре Чайковском будущего композитора не видел. Все смотрели на музыкальное искусство, как на пустую забаву, которой побаловаться можно, но серьёзного значения придавать нельзя.

Осенью 1857 г. старики-братья Пётр Петрович и Илья Петрович решили разъехаться.

Илья Петрович со своей семьёй поселился на Васильевском острове. Ведение хозяйства и воспитание близнецов он поручил пятнадцатилетней Александре Ильиничне, забрав ёё из института. Как все в доме, Петя подчинился её власти и стал, по словам Модеста Ильича, «избранным советником, главным образом, по части увеселений. Может быть, от этого вечерам с танцами и посещению театров было отведено во времяпровождении семьи слишком много места. Разорение Ильи Петровича остановило течение весело и счастливо начавшейся новой эпохи жизни Чайковских». Илья Петрович опять попал впросак, доверив своё состояние знакомой, которая, потерпев неудачу в делах, потеряла все деньги – и свои собственные и Ильи Петровича. В шестьдесят два года Илья Петрович оказался банкротом. Несмотря на бесконечные судебные тяжбы деньги возвратить не удалось, и Илья Петрович вынужден был заняться поиском работы. Осенью 1858 года он был назначен директором Петербургского технологического института с предоставлением просторной квартиры.

5. Чиновник в департаменте юстиции

Пётр Ильич 13 мая 1859 года окончил Училище правоведения с чином титулярного советника и поступил в Первое отделение департамента министерства юстиции. «В первые годы по выходе из училища, – пишет Модест Ильич, – он остаётся прежним юношей-школьником. Та же необузданная жажда веселья, то же постоянное стремление к удовольствиям во что бы то ни стало, тот же легкомысленный взгляд на серьёзные стороны жизни остались ему присущи на свободе, как были и в школе».

Днём Пётр Ильич сидел в канцелярии, строчил бумаги, а вечерами предавался развлечениям и вёл жизнь молодого повесы. Иногда ему приходилось просто разрываться, если бывали два приглашения, и он не знал, что предпочесть: балет или оперу. Друзья потешались над ним, но он так серьёзно рассуждал о «твёрдости носка» и «элевации», что сразу было видно знатока по части балета. Иногда он принимался дома или в гостях так ловко подражать балетным па и пению своих оперных любимцев, что было очевидно: его подлинное призвание в этой жизни – смешить народ всеми способами.

«В постоянной погоне за удовольствиями, – пишет Модест Ильич, – его раздражали, расстраивали те, кто напоминали одним фактом своего существования о каких-либо обязанностях, о скучном долге. Хороши стали те, с кем было весело, несносны – с кем скучно. Первых надо было искать и избегать вторых. Поэтому отец, младшие братья, престарелые родственники были ему в тягость, и в сношениях с ними зародилось что-то сухое, эгоистическое, пренебрежительное. Впоследствии мы увидим, до какой степени была поверхностна эта временная холодность к семье, но не констатировать её существования в эту пору его жизни нельзя. Он не то, чтобы не любил семьи, но просто, как всякий молодой повеса, тяготился её обществом, за исключением тех случаев, когда дело шло о каких-нибудь увеселениях или празднествах. Сидеть смирно дома – был крайний предел скуки, неизбежное зло, когда пусто в кармане, нет приглашений или места в театре».

Однако и в скучной канцелярской работе Пётр Ильич не переставал быть добрым и отзывчивым товарищем. Как-то, будучи помощником столоначальника, он проходил через комнату, где трудился писарь Волков. Пётр Ильич обратил внимание на его убитое лицо.

– Что с вами? – спросил Пётр Ильич.

– Меня лишили „гуся", – ответил расстроенный Волков, – а на эти деньги я рассчитывал уплатить долги. (На чиновничьем жаргоне «гусем» называлась наградная выдача к рождеству).

– А сколько? – поинтересовался Чайковский.