Очень любопытно. Но вопросов у меня меньше не стало, даже наоборот.

– Почему во всём этом нужна какая-то секретность? Это что-то незаконное?

– Вовсе нет. Это, знаешь, даже не секретность. Это, скорее, создание стабильной среды, лабораторных условий. Тут довольно специфические случаи и я, честно говоря, не знаю с чем они пока связаны. Поэтому я хочу максимально оградить их от внешних влияющих воздействий, в особенности, от других пациентов. Один и тот же персонал, спокойные помещения, отдых. Хорошее отношение. То есть секретность тут не секретность, а, скорее, приватность, чтобы меньше задавали вопросов, переживали и лезли к ним. Чем меньше люди знают, тем крепче спят.

Мне всегда казалось, наоборот, чем меньше я знал, те больше хотел что-то узнать. Но врач, разумеется, обо всей этой ситуации знал больше меня.

– Что за пациенты, шеф? Буйные?

– Не, буйные – это как раз самые обыкновенные пациенты, работать с ними гораздо проще, чем с теми, у кого расстройство принимает весьма сложные формы, но которые остаются по большей части социально вменяемыми. Уход за буйными можно просто спокойно поручить ребятам из бригады Б, они опытные и отлично умеют с ними обращаться. Нет, тут совсем другое… Видишь ли, я получил от коллег сообщения о довольно странных ситуациях с поразительно схожей симптоматикой. Сейчас доподлинно известно о трёх таких случаях. Один из коллег наткнулся на двух таких пациентов и совершенно случайно обнаружил между ними сходство, описал нашей научной группе эту ситуацию для обсуждения, а затем другой мой коллега обнаружил среди своих пациентов и третий похожий случай. Все пациенты перенесли тяжёлую душевную травму, хотя и обстоятельства её получения, и её характер очень сильно отличаются. Странным в данном случае является то, что получение травм этими людьми сопровождалось галлюцинациями, детали которых у них совпадали до мелочей. Обычно, при различных условиях получения травм у людей при таких симптомах всегда наблюдаются различные состояния, здесь было так же – характер их состояний совершенно не совпадает, у одного сильная депрессия на фоне приёма наркотиков, у второго прогрессирующее нервное расстройство на фоне бессонницы, у третьего – маниакально-депрессивное состояние, однако развитие галлюцинаций и отношение к ним всегда протекало по одному и тому же пути. Это крайне странно. Поэтому я договорился с коллегами, чтобы собрать всех трёх пациентов в нашей клинике и провести отдельную независимую экспертизу. Первого пациента уже привезли пару дней назад, мы поместили его отдельно в пустом спецблоке. Палата номер двадцать семь. Через некоторое время нам привезут и остальных.

Шеф откинулся на спинку своего кресла, сцепив пальцы замком у себя на затылке – ещё один жест, показывающий размышления.

– Теперь послушай внимательно. Эти пациенты будут строго ограничены кругом лиц, с которыми они будут иметь дело. Они не должны подвергаться никакому влиянию других пациентов, поэтому будут содержаться по одному. Работать с ними буду только я, ты, и ещё два твоих сменщика, которые обеспечат уход. Ну и ещё периодически персонал диагностики. Другими работами ты пока не занимаешься. Расписание приёма лекарств будешь получать лично у меня в начале своей смены. По имени к пациенту не обращаться, для тебя это «пациент номер один». Разговаривать и общаться с ним можно, чтобы снизить стресс, но очень глубоко в душу к нему не лезь, это может спровоцировать какие-либо изменения. Просто хорошее дружелюбное отношение. В остальном – очень аккуратно. Ты меня понял?

Ну что ж. Были и раньше странные пациенты, которых держали отдельно и изучали. Медицина не стоит на месте, для прогресса в лечении необходимы и объекты исследования, это всё мог понять даже такой необразованный человек, как я. В принципе, в плане выполнения служебных обязанностей лично для меня ничего необычного. Можно рассматривать это как халявную работу, потому что следить за одним человеком, да даже за тремя очень легко, в отличии от целого отделения. Из слов врача я вообще не особо понял, что же такого странного в состоянии этих людей и, честно говоря, я ожидал, что разговор будет на какие-нибудь более неприятные темы. Меня немножко отпустило. И всё же какое-то странное чувство нехорошего всё равно не покидало меня. Звоночек снова звонил. Что это? Чутьё? На секунду я задумался, не попросить ли заменить меня для этого задания, сославшись на какие-нибудь срочные личные дела, однако, поколебавшись, я этого не сделал.

– А другие наши врачи? Тоже будут заниматься этими пациентами?

– Нет, только я один. Не стоит отвлекать остальных от целой больницы.

Ну что ж.

– Да шеф, я всё понял. Я могу идти?

Врач, словно потеряв ко мне интерес, снова задумчиво уставился в свои документы.

– Иди.

Дорогая деревянная дверь захлопнулась за мной, и я постоял, задумчиво рассматривая какой-то стенд на стене, рассказывающий о шизофрении. Мимо какой-то незнакомый мне санитар из другой смены с лязганьем прокатил старую тележку, вырвав меня из раздумий. Ну ладно.

Пустой блок для буйных (один из двух, при мне он ни разу не использовался) был уже не совсем пуст. Теперь здесь даже горел свет, а на посте сидел работник – мой сменщик. Обычно мы заходили сюда только ради того, чтобы убрать пыль раз в месяц, да ещё иногда зимой, проверить, не текут ли батареи парового отопления. В остальное время сюда даже не подавали воду. Здесь даже тараканы не жили, что на самом деле говорило о многом. Я как-то спросил шефа, зачем было построено так много палат для буйных, в которых сейчас даже в работающем крыле больницы занято от силы две или три. Он посмеялся, и сказал, что это раньше времена были буйные, и поэтому агрессивных пациентов тоже было в достатке, сейчас же пациенты предпочитают, по большей части, нечленораздельно мычать. Конечно, он не серьёзно. И потом всё-таки рассказал, почему так оказалось на самом деле. Просто подобные душевные состояния современная фармакология научилась довольно эффективно купировать, и проще держать человека постоянно под препаратами, чем запирать, словно в клетке, один на один со своим саморазрушением. Или связывать его, создавая ужасный стресс и вызывая ещё большее внутреннее расстройство. Впрочем, даже сейчас несколько таких палат не пустует, а это о чём-то, да говорит.

Сменщик уже вовсю клевал носом, пытаясь залипать в телефон. Не по правилам, но я его прекрасно понимал – бездумное и однообразное сидение на посту вызывает гораздо большую сонливость, чем выполнение физической работы, которая сохраняет тебя в тонусе. К тому же, при этом и время ещё летит гораздо быстрее.

– Привет! Как дела? – окликнул я его.

Моё появление вырвало санитара из состояния информационной наркомании, и он поднял своё, с опухшими, как у совы глазами, лицо.

– Знаешь, лучше бы я продолжал кормить бабушек с ложечки или драки за зубную щётку разнимал, по крайней мере, хоть какое-то развлечение. А это просто скука смертная – покормить три раза, выдать таблетки и сидеть тут целые сутки бездельничать, – он засунул телефон в карман и начал собираться. Да, мне тоже предстоит это увлекательное времяпрепровождение.

– Где пациент? В двадцать седьмой?

Санитар достал тоненькую папку с документами и передал её мне. Не густо. Ни истории болезни, ни медкарты, только очень ограниченный набор данных – возраст, аллергические реакции и ещё немного по мелочи. С ним не передали никакой информации, либо шеф оставил её у себя.

– Да, вот его карта приёма лекарств. Вместе с остальными документами.

– Где ключ от блока и палаты? Здесь в ключнице?

– Да. Но он не заперт. В этом нет необходимости. Ведёт себя совершенно спокойно. И шеф сказал, что он не буйный. Но ему точно так же скучно, как и нам тут с ним сидеть. Шеф его вызывал побеседовать уже раза три. Пока ничего не меняется – ни питание, ни препараты, ничего. Он у меня тут попросил книгу. Я ему принёс что подвернулось из библиотеки. Сейчас просто сидит, скучает. В зимний двор, кстати, его выводить можно, правда у него и одежды то толком зимней нет, пришлось выдавать из служебной.