В «АндерШо» все уже привыкли к схваткам, подобным схваткам собаки с кошкой, возникавшим по разным поводам почти каждый раз, когда эти двое встречались. Они видели, как размахивала белым беретом «умница» и как потрясал руками сын; дети убегали и прятались. Но на этот раз все было спокойнее и серьезнее. Мадам, которая поставила целью добиться своего, как она никогда ничего не добивалась в жизни, сменила гнев на прохладное вдохновение. Она знала своего сына. Знала, как она его воспитывала.

«Не приходило ли тебе в голову, — спросила она, — что отказаться от рыцарства — значит нанести оскорбление королю?»

Это остановило его в самом разгаре спора. Здравый смысл подсказывал ему, и он это убедительно объяснял, что король не имел к этому никакого отношения, если не считать одобрения: остерегайтесь любой рекомендации, которую придирчивый король Эдуард не одобрил. Мадам больше ничего не сказала. Она только улыбнулась странной улыбкой и посмотрела вдаль, вызвав его беспокойство. Чем больше он беспокоился, тем больше и удивлялся. Одно дело — открытая борьба, невежливое поведение — другое.

«Я говорю, Мадам, я не могу этого сделать! Это дело принципа!»

«Если ты хочешь демонстрировать свои принципы, нанося оскорбление королю, ты, не сомневаюсь, не сможешь этого сделать».

Вот как появилось его имя в списке награждений. Первоначально день коронации был назначен на 26 июня. В отдаленном будущем он напишет рассказ «Три Гарридеба», в котором Шерлок Холмс отказывается принять в этот день рыцарское звание. Но за два дня до указанной даты король Эдуард заболел, и ему пришлось срочно делать операцию по поводу новой тогда болезни, которая называлась аппендицитом. Вслед за быстрым выздоровлением короля операции аппендицита стали настолько модными, что доходы хирургов взлетели по всей стране. 9 августа, когда зазвонили колокола в честь дня коронации, Конан Дойл оказался в Букингемском дворце в огороженном месте с профессором Оливером Лоджем, которого тоже должны были произвести в рыцари. На фоне великолепия из шелков и перьев эти двое обсуждали проблемы парапсихологии, едва ли не забыв о цели, ради которой там находились; и он вышел на солнечный свет, все еще чуть непокорный, уже сэром Артуром Конан Дойлом.

«Я себя чувствую, — ворчал он в письме Иннесу, — как только что вышедшая замуж девушка, которая не уверена в своем собственном имени. Заодно они меня сделали заместителем наместника в графстве Суррей, что бы это могло значить?»

Такова уж человеческая натура, что внешне все его недовольство было направлено именно на назначение заместителем наместника и униформу. Униформа действительно была экстравагантной, с золотыми эполетами и шляпой, напоминавшей пилотку. Он никогда не беспокоился о цене, но тут с горечью жаловался на стоимость этой униформы и говорил, что она делала его похожим на сидящую на палке обезьяну.

Но было бы вопреки человеческой натуре, если бы это ему не льстило, а больше всего гордости вызывали обрушившиеся на него поздравительные послания.

«Я полагаю, — писал Г.Дж. Уэллс; — поздравления надо адресовать тем, кто сделал честь себе, оказав почести вам». Было даже послание от умиравшего калеки Хенли, которого он не видел много лет. Одно письмо с выражением восхищения его трудами пришло от старика судьи лорда Брэмптона, который многие годы своего пребывания в мантии любил только лошадей и собак, но ненавидел человечество в целом.

«Посылаю вам эту записку, испытывая все большее удовольствие от живых воспоминаний от прекрасной прогулки по Кливденским лесам, когда мы были в гостях у нашего друга Астора», — писал старик судья, а разговаривали они тогда об убийствах. Когда Конан Дойл однажды описал Шерлока Холмса, который сидел в комнате, по щиколотку утонув в поздравительных телеграммах, он как бы предвидел то, что теперь происходило с ним.

Этот проклятый Шерлок, говоря по правде, опять омрачал то удовольствие, которое он испытывал. Не нова шутка о том, что своим рыцарством Конан Дойл был обязан этому демону и новому появлению демона, когда «Собака Баскервилей» с триумфом печаталась в журнале «Странд». Упоминания об этом можно встретить и в современной печати, изредка даже серьезные. Именно поэтому его моментально покинуло чувство юмора, когда он получил посылку с рубашками, адресованную Шерлоку Холмсу, после чего прошел весьма неприятный период времени, пока эта ошибка не была объяснена.

В других отношениях это были золотые лето и осень; с короткими визитами его навещали Лотти и Иннес, который был свидетелем окончания военных действий в Южной Африке. С новым жаром и давним мастерством вернувшись к наполеоновской эре, сэр Артур написал вторую серию рассказов о бригадире, которая вышла сборником «Приключения бригадира Жерара». Три из них до конца года были напечатаны в «Стрэнде», еще пять, если считать эпизоды битвы при Ватерлоо за два рассказа, — весной 1903 года. Той же весной 1903 года шесть верховых лошадей в конюшнях «Андершо» стали взбрыкивать и ржать, когда услышали новые звуки. Это было рычание мотора его первого автомобиля.

Езда на автомобиле стала новым увлечением и страстью. В Бирмингеме он купил темно-синий с красными колесами «вулсли» с мощностью двигателя в десять лошадиных сил. В нем были сиденья для пятерых человек, но втиснуться можно было и семерым. «Это даст мне новый интерес в жизни», — объявил он. Своего кучера Холдена он на три недели отправил в Бирмингем учиться вождению. Но водить он главным образом намеревался сам.

«Когда все будет готово, — объяснял он Иннесу, святыми небесами молившему его быть осторожным, — когда все будет готово, я предполагаю пригнать ее сам. Не правда ли, что это будет спортивным достижением, если я в первый же раз проеду 150 миль?»