– Скажи, светлый принц, - обратился Кан-Тун к соседу, решившись прояснить свои вопросы, - все обязательно должны править вместе, или каждому выделяется собственный лен?

– Что?
– повернул к нему голову Рун-Рен.

– Ты слышал.

– А-а, - загорелись его глаза недобрым огнем, - править собрался...
– и он осушил полный до краев свой кубок, не закусывая, утерся рукавом и вновь обратил свой взор на Кан-Туна, - править... Где?

– Насколько я понял, не все так просто, как кажется...

– Чего?
– недоброжелательность неуверенно сменялась обычным непониманием.

– Я полагаю, светлый принц не страдает пороками слуха, улыбнулся Кан-Тун.

– Нет, - отрезал тот, вновь наполняя свой кубок - просто ни пьяна не слышно!

– Я говорил о том, - терпеливо, но теряя уверенность в том, что он что либо понимает, вновь начал принц, - что все мне показанное до сих пор - лишь испытание. Могущество богов должно принадлежать достойным. Так?

Рун-Рен удивленно на него посмотрел, вновь осушил кубок и ничуть не замутившимся взглядом вновь вперился в глаза принца.

– Я ненавижу все ваше колено! Вы - проклятые богами выскочки! Но...
– голос его утратил яростную суровость и наполнился непонятной горечи, - я скажу тебе - не смотри дальше, чем можешь видеть. Все перед твоими глазами. Этот замок - не дворец в облаках. И еще, - он вновь разъярился, - берегись меня и моего брата. Верно, Тан-Рен?!

– Верно, Рун-Рен, - подхватил Тан-Рен, хотя и не слышал предыдущего диалога.

– Выпьем, Тан-Рен, - гаркнул на всю залу первый, - За последних из рода Ренов!

– За принцев третьего колена!
– подхватил его брат.

На дальнем конце стола гвардейцев восемь человек оставили гомон и, неожиданно трезво и слаженно встав, молча осушили свои кубки.

– Светлый принц, - нарушил женский голос тишину отгремевшей паузы, - а почему бы твоему шуту не развлечь нас?

Кан-Тун задумался было над ответом, но Итернир уже сам повысил голос:

– Я жонглер, и не привык плясать под дудку равных!

– Ну что же ты, неужели ты не кривлялся перед благородными, не унималась Кара, - покажи, на что ты способен, давай!

– Давать - не мужское дело!
– глумливо усмехнулся тот.

Стража и гвардейцы радостно захохотали, хлопая руками по скамьям.

– Ты назвал себя мужчиной?!
– очень удивилась Кара.

Стража и гвардейцы захохотали еще радостнее.

Итернир уже полез, было в карман за словом, как вдруг поймал взгляд принца, сидевшего рядом с этой женщиной, Рен-Туна. С особой безысходной печалью вертя кубок в своих руках, он смотрел на Итернира с таким ироничным пониманием, что тот неожиданно даже для самого себя проглотил неродившуюся остроту.

– Что же ты замолчал?
– обрадовалась Кара, - Настоящему мужчине всегда есть, что сказать!

Стража и гвардейцы наслаждались удавшимся вечером.

– Было бы о чем молчать, а уж что сказать - всегда найдется...
– громко ответил Итернир.

– И все-таки, я скажу, - поднялся он, с полным кубком, - Я предлагаю выпить за мужчин, которые могут славно постоять за себя, и полежать за других!

Его здравица была встречена одобрительным гулом, и стуком кубков.

Рен-Тун улыбнулся Каре, пустив сеть морщинок из уголков глаз, и, нежно притянув ее к себе коснулся губами щеки.

Ополовинив кубок в этот раз, Кан-Тун почувствовал, что больше сидеть за столом у него нет сил. Позывы из самой глубины души звали на свежий воздух. И он понял, что не может противиться самым искренним требованиям своей натуры. Поднявшись, пробормотал только: "Светлые принцы, я ненадолго", и направился к выходу. Однако его отсутствие заметили лишь капитан замковой стражи, Ланс с Итерниром и Рен-Тун. Но Ланс и бровью не повел, флегматично пережевывая мясо, Рен-Тун молча посмотрел вслед, все так же покачивая кубком, капитан блеснул твердым взглядом, а Итернир подобрался, намереваясь следовать за принцем.

Ночь уже блистала колючими огоньками звезд над замком. Принц успел отойти на несколько шагов вглубь двора и не сумел сдержать напора внутренней стихии. Стало легче, даже шум в голове чуть поутих. Отдышавшись, Кан-Тун поднял взгляд в небо. Внизу оно было как-то мягче, синее. А здесь звезды выглядели словно блестящие кончики игл в черном провале неба. Внизу казалось, что звезды посланники богов, их глаза, что небо помнит о земле, а здесь звезды были безучастны.

Здешняя ночь не баловала звуками. Не было слышно сверчков и лошадиного храпа. Не было слышно птиц. Лишь стучали кости в стаканчике у ворот, да мягко и неспешно стелился по-над ночью высохший, скрипучий, но какой-то уютный голос: