– Моя хата - с краю, - гордо сообщил Веня, по-хозяйски гремя ключами.
– И сейчас будет нам счастье.

Я, честно говоря, сомневался, что оное счастье наступит раньше, чем через час - полтора. Наверняка нам придется топить печку, и хорошо еще, если дрова лежат в сенях, а не погребены под одним из сугробов.

Однако действительность оказалась добрее. Ворота - нараспашку. Окна двухэтажного бревенчатого дома, мерцали тусклым светом, дверь была заперта изнутри на щеколду, а открыл ее нам приземистый буйнобородый дедок, морщинистый, как печеное яблочко, источающий сивушные ароматы, но весьма бодрый, даже жизнерадостный - ходячая реклама деревенского самогона, да и только.

– Печку растопил, лампочку вкрутил, - деловито доложил он.
– Там еще окно было битое, так я его фанерой заколотил, чтобы вам не надуло.

– Месяц назад все окна, вроде, были целы, - меланхолично заметил Вениамин.
– Ну да ладно, хорошо хоть дом не спалили... С наступающим, Ван Саныч, спасибо, что не похерили мою просьбу. И я вашу не похерил, все по справедливости.

Он вручил старику туго набитый пакет; характерное позвякивание позволяло надеяться, что диапазон телесных ароматов Ван Саныча этой ночью будет существенно расширен и обогащен новыми нюансами.

– Ну ты крутой, Борисыч!
– восхитился дедок, разглядывая содержимое пакета.
– Ну, уважил!.. Так я пойду?

– Ага, - с энтузиазмом подтвердил Веня. И обернулся ко мне: - А ты чего на пороге стоишь? Иди, грейся. Ты мне нужен живым.

– Неправда твоя, - смеюсь.
– Мёртвым я тебе нужен, мёртвым. Сам же говорил...

– А, ну да. Ладно, будем считать, что ты мне нужен и живым и мёртвым одновременно. Заходи в дом. Я сейчас машину загоню в сарай и тоже приду.

В доме было не так уж и тепло: то ли совсем недавно затопили, то ли просто щелей много, то ли окно, кое-как заколоченное фанерой, давало о себе знать. На подоконнике горела керосиновая лампа, над столом - бледная сороковаттка без абажура. В сумме получалось неяркое и не слишком уютное освещение. Зато печь настоящая, русская, прежде я такую только в кино видел. Возле нее я и устроился. Конечности так окоченели, что впору было возомнить себя саламандрой и в пламя сунуться.

Веня появился минут через пять. Огляделся по сторонам, нахмурился, пошарил по полкам, достал пачку толстых стеариновых свечей, вручил их мне.

– Давай, устанавливай освещение. Вон в том ящике лежит пустая тара, можешь использовать ее в качестве канделябров... А то интерьер какой-то депрессивный. В такой обстановке вполне можно к утру повеситься, ага?

– Есть такое дело, - говорю, извлекая из кармана зажигалку.
– А этот дед кто? Домовой?

Ловлю себя на том, что положительный ответ показался бы мне не шуткой, а констатацией вполне заурядного факта: ну да, пожилой, пьющий домовой присматривает за домом в отсутствие хозяина - а как иначе-то?.. Следует признать, что мои представления о мироустройстве за последние полгода претерпели кардинальные изменения. Вероятно, необратимые. Но реальность пока не спешит под меня подстраиваться. Ставит меня на место, с Вениной помощью.

– Сторож он местный. Живет всю зиму по соседству, иногда обходит наши участки. Владелец единственного телефонного аппарата в посёлке. Ну, чтобы ментам звонить, или пожарным, если что. И нам, домовладельцам спокойнее: какая никакая, а все-таки связь. Я вот сегодня с утра Ван Санычу позвонил, попросил печку растопить. Растопил, молодец... А было бы еще чего надо, он бы запросто организовал. Например, соседской банькой попользоваться. У меня-то своей нет, но Ван Саныч, старый партизан, может провести на чужую территорию... Кстати, он таки да партизан, натуральный, полвойны в лесу просидел и даже однажды геройски взорвал какую-то вражескую тарантайку, чем, несомненно, предрешил исход Второй Мировой. Ушлый дед, он даже блядей вполне способен найти в ближайшей деревне. Правда, каких - это отдельная тема. Не буду тебя на ночь глядя пугать, скажу только, что есть женщины в русских селеньях...

– Не сомневаюсь. Я по этим самым селеньям свадьбы снимал, представляю, о чем речь.

– Не представляешь. Местные ночные бабочки - это нечто из ряда вон выходящее... А вот свечи по подоконникам расставлять - это ты хорошо придумал, окружим себя огнем со всех сторон. Продолжай в том же духе. Только половину про запас оставь, ночь - дело долгое.

Пока я возился с иллюминацией, Веня накрывал на стол. Через десять минут обстановка вполне тянула на праздничную, а я сам не заметил, как согрелся. Жизнь моя временно стала простой и прекрасной штукой: Новый год, загородный дом, теплая печка, пляшущие тени на стенах, деликатесы на столе, первый глоток рома и мягкое, веселое пламя в желудке.

– Хорошо, чёрт побери, - говорю удивленно.
– Как же мало мне надо для счастья!

– Всем для счастья надо мало, - меланхолично ответствует Веня.
– При этом у каждого имеется в наличии очень много всякого, разного. Но всегда чего-то не того.

Поначалу мы просто жуем, болтаем о ерунде. О том, например, как здорово оказаться на краю света без радио и телевизора, этой информационной пуповины, связывающей нас с хворой утробой суррогатной мамаши-цивилизации. Пусть привыкает к мысли, что мы не станем утешением ее старости. Во всяком случае, не раньше, чем вернемся обратно, на "большую землю", к своим информационным кормушкам.

Это, по большей части, Венин страстный монолог, я лишь одобрительно похрюкиваю. Чувак, возможно, впервые в жизни Новый год без боя курантов встречает. В диковинку ему. Мне-то не привыкать, я у нас практически монах-пустынник, принявший информационную аскезу. Дикарь невинный.

– А ты ведь всегда так живешь, да?

Ну вот, наконец-то, дошло до него.

– Я у тебя дома ящика не заметил, хотя, извини уж за откровенность, ты сейчас вполне можешь позволить себе такие покупки.