Опасения мои отчасти оправдались: в конечном итоге, я действительно "заразился миром", но организм до сих пор упорно сопротивлялся неизлечимой этой болезни. Лысины, жены, мешковатых костюмов и детей у меня пока не было; даже ежедневные походы на службу мне не грозили, и я намеревался удерживаться на этих позициях до последней капли крови. Потому что еще в детстве я твердо решил, что буду "великим исключением из правил", как единственная роковая женщина моей жизни Мэри Поппинс, книжку о которой я обрел на школьных задворках, среди пачек с макулатурой (не зря, выходит, рылся часами в стопках старых газет, вообразив почему-то, что именно там может быть спрятана подробная карта мира с указанием всех пиратских и разбойничьих кладов). Решил, загадал желание: "быть не как все", произнес его вслух, заручившись поддержкой падучих августовских звезд; записал на счастливом трамвайном билете и съел, морщась от противного прикосновения размокшей бумаги к нёбу; выцарапал на стеариновой свече, каковую сжег, оставшись один дома, в полной темноте, содрогаясь от всякого шороха. Совершил все мыслимые и немыслимые магические обряды, информацию о которых удалось вытрясти из "великих посвященных" нашего двора, и с тех пор будущее меня не пугало. Я знал, что надо просто подождать. Все само как-нибудь уладится.

И вот теперь, очевидно, пришло время оплатить давнишний заказ. Хочешь не хочешь, а выворачивай карманы, принимай ценную бандероль, сколь бы пугающим не казалось ее сладкое, как мёд, содержимое.

Глава 59. Гмерти

Он вездесущ и всепонимающ, един, но многочислен в своих "долях", через которые может являться в образе любого существа-избранника.

Карл Степанович сам себе дивился. Словно бы со стороны наблюдал, как из звенящей пустоты образуются слова, смысл которых был для него если и не вовсе темен, то чужд до зевотной одури. Очутившись на пороге этого купе, Карл Степанович полностью утратил контроль над своим телом. Хорошо хоть так называемая "душа", кажется, была неизвестному "захватчику" без надобности. Невелико, впрочем, утешение для скептического ума!

Голосовые связки Карла Степановича, мышцы его лица и прочие полезные телесные механизмы более не подчинялись хозяйским намерениям. В его распоряжении осталась лишь способность осознавать происходящее; беспокойный разум на какое-то время озадаченно притих, но быстро адаптировался и снова принялся суетиться. Следует, впрочем, признать, все это было не только жутко, но и весьма познавательно. Даже, можно сказать, забавно.

Медиумических талантов Карл Степанович до сегодняшнего дня в себе не прозревал; гипнотизировать его пробовали дважды, оба раза безуспешно; от галлюциногенов он делался сонным и равнодушным ко всему, в том числе, и к сумбурным видениям, а кокаин его интересовал только в сочетании с сексом. Поэтому сравнивать настоящий опыт было не с чем, разве что, с чужими литературными трудами, но он искренне презирал всяческую "мутнофизику" и не трудился вникать в подробности, лишь имена модных авторов запоминал, дабы пыль в глаза пустить при случае.

Более всего его теперь изумляло, что наступившая "раздвоенность" оказалась, скорее уж, тройственностью. Старый добрый Карл Номер Один (так называемый "настоящий") вынужденно бездействовал, но все же не исчез вовсе; разум его то панически метался в поисках удобоваримого объяснения данному феномену, то принимался язвительно комментировать происходящее. Карл Номер Два ("захватчик") общался с симпатичным молодым человеком и нес, по мнению Номера Первого, сущую белиберду. Наконец, Карл Номер Три беспристрастно наблюдал за обоими. Именно Номер Три слушал собственный голос и фиксировал метания разума, запоминал, делал выводы. Накапливал опыт. К слову сказать, он, этот Третий Номер, был именно таким, каким всегда хотел казаться (себя обманывать бесполезно, а вот прочих - святое дело!) Карл Степанович. Хладнокровный, рассудительный, мудрый, как автор надписей на Соломоновом перстне, спокойный как статуя Будды. Карл Номер Один страстно желал оставаться таким всегда, сохранить этого "третьего", не дать ему исчезнуть потом, когда наваждение закончится (должно ведь оно когда-нибудь закончиться). Третьему же Номеру это было абсолютно безразлично. Он не строил никаких планов на будущее, поскольку существовал вне системы координат "вчера - сегодня - завтра". Среди бесчисленных понятий, при помощи которых человеческий разум описывает время, лишь два казались ему приемлемыми: "сейчас", "всегда". Это - все.

"Игрок, добровольно покидающий поле, обычно полагает, что просто берет тайм-аут", - говорил, тем временем, "Второй" хорошо поставленным голосом Карла Степановича. Номер Первый внутренне содрогался и проклинал все на свете: что за чушь?! Какой "игрок", какое "поле"?! Что за нелепая стилизация под футбольного комментатора? Номер Третий наслаждался: он не просто понимал, о чем речь, но и разделял точку зрения "захватчика". "Это надо бы запомнить, терпеливо твердил он Первому, - непременно, непременно надо запомнить-"

Бесполезно. Смятенный разум Карла Степановича, лишенный возможности хоть как-то вмешаться в происходящее, как раз подыскал себе занятие по душе: принялся бурно сожалеть о содеянном. "На кой тебя понесло в его купе?
– почти злорадно вопрошал он себя.
– Кто тебя под руку толкал? Лежал бы сейчас с журнальцами под простыней, ром бы прихлебывал, банку ананасов открыл быТак нет же, в нарды припекло сыграть старому пидору! На рыженьких мальчиков мы, видите ли, смотреть спокойно не можем- И ведь ясно было, что ничего тебе тут не светит! Было тебе это ясно?"

Было. Особую пикантность происходящему сообщал тот факт, что Карл Степанович навестил случайного своего попутчика с почти (почти!) невинными намерениями. Молодой человек понравился ему чрезвычайно. То, что он не гей, было видно невооруженным глазом: обычный гетеросексуал, совершенно довольный таким положением вещей, даже не любопытствующий. Но, во-первых, рядом посидеть, поболтать, скоротать время за игрой - тоже изрядное удовольствие, а во-вторыхникогда не знаешь, где тебе повезет! Жизнь щедра на сюрпризы.

"Вот уж воистину щедра!" - озадаченно констатировал Карл Степанович, пока губы его складывались в обаятельную улыбку, печальную и загадочную, воспроизвести которую ему впоследствии ни разу не удалось, хотя, видит бог, он старался.

"Ты решил, как все будет?" - спрашивает некто голосом Карла Степановича. Спрашивает уже не в первый раз, мальчику можно только посочувствовать. (Обладатель голоса полагает такую настойчивость беспардонной, но повлиять не ход событий по-прежнему не в его власти; он может лишь присутствовать.)