На часах - половина десятого. В сущности, очень рано, если учесть, что позади - новогодняя ночь, со всеми вытекающими токсическими последствиями. Хозяин дома тихонько похрапывает в своем гнезде из тулупов. В печи еще тлеет огонь: вероятно, Веня вставал, чтобы подбросить туда дров. Поскольку мне никогда в жизни не доводилось топить печь, я минут пять размышляю, следует ли добавить пару поленьев, или оставить все как есть. Наконец, решаю, что за час, небось, не погаснет. А там, глядишь, и специалист проснется.

Включаю электрический чайник, усаживаюсь за стол, меланхолично удивляясь его благопристойному виду: никакого разгрома мы не учинили, ничего не перевернули, не разбили, даже не накрошили особо. И бумажка с нашими записями в полном порядке. Ни тебе томатных клякс, ни масляных отпечатков пальцев. В самом низу исписанной страницы - солнечный блик, яркое пятнышко света. Этакая "круглая печать" Гелиоса - дескать, утверждаю, исправленному верить...

И тут я вспомнил свои вчерашние фантазии о погоде. "Небесная рецензия", "телеграмма от бога", все дела... И вот. Мало того, что день, вопреки прогнозам и даже здравому смыслу, солнечный, так еще и "круглая печать". Чтобы не сомневался - так, что ли?

Что же за чудесная судьба мне выпала: получать время от времени такие вот послания! Преисполненный восторга и благодарности, выхожу на крыльцо. Щурюсь, моргаю, не в силах смотреть в лицо великодушной желтой звезде. Глубоко вдыхаю морозный воздух, перемешанный с солнечным светом и ощущаю сладкий жар в груди, потом в желудке. Тепло стремительно разливается по телу, и даже кончики моих пальцев излучают тусклое, но вполне достоверное красноватое сияние.

Кажется, я, и правда, проглотил кусочек солнца. Каждый день бы так завтракал!

Глава 118. Ицпапотль

"Обсидиановая бабочка", в мифологии ацтеков богиня судьбы. <...> Изображалась в виде бабочки с крыльями, утыканными по краям обсидиановыми лезвиями...

Вечером того же дня мы вернулись в Москву, и я окопался в студии на улице Красикова, дабы с пользой израсходовать каждую арендованную минуту. Даже на работе несколько дней не появлялся - не просто с Вениного согласия, а, можно сказать, по его настоятельному требованию. Мы оба спешим, сгораем от нетерпения, и наши следы присыпаны пеплом, вопрос о происхождении которого мог бы поставить в тупик университетскую кафедру органической химии, в полном составе.

Я ночую там же, в студии, питаюсь бубликами с молоком, взбадриваю себя кофе с остатками новогоднего рома и развлекаюсь, фальшиво напевая шлягеры десятилетней давности, благо стены тут звуконепроницаемые. Я занят по горло, я завален работой, на которую мне, по хорошему, надо бы отвести месяц, а осталось всего-то три с половиной дня, я ухайдакиваюсь, как черный раб на плантации, и это - разновидность счастья.

Толстомясые лики "Едоков" не покидают меня даже во сне, иных видений мне пока, вероятно, не светит. Я понимаю, что это закономерно и даже справедливо: все самое чудесное и значительное теперь снова происходит со мной наяву. Я не просто печатаю фотографии, которые собираюсь продать почтеннейшей публике вместе с трупом моего двойника, а собственными руками вращаю тяжкое, скрипучее колесо судьбы. Занятие-то привычное, но прежде я всегда пребывал внутри колеса, резво перебирал лапками, как одомашненная белка: вперёд, только вперёд, и не нужно отчаиваться, обнаружив, что твое "вперёд" - самое что ни на есть мерзейшее "на месте". Пустяки, как говаривал мой любимец Карлсон, дело житейское... Но теперь я, кажется, впервые оказался снаружи.

По счастию, у меня есть помощник. Веня взял на себя самую нелегкую часть проекта. Он будет показывать мои (мои?) работы специалистам, договариваться о выставках, интриговать коллекционеров; он будет говорить с нужными людьми и с любовницами нужных людей, и с мужьями любовниц нужных людей, он будет говорить, говорить, говорить, он потрудится на славу, дабы я мог стоять в сторонке и самодовольно помалкивать, как и положено скромному наследнику мёртвого непризнанного гения. Веня все устроит, и это прекрасно, поскольку я никогда в жизни не умел ничего устраивать, и устраиваться я никогда не умел.

Впрочем, этот полезный талант мне, вероятно, без надобности. Мое дело маленькое: вращать колесо судьбы и следить, чтобы его острые края не отсекли мне руки по локоть.

Глава 119. Ича

Ича, благодаря своей хитрости, в конце концов, побеждает и сжигает великана.

Вечером пятого января на пороге студии появляется Вениамин. Разглядывает снимки, одобрительно прищелкивает языком, комментирует. К комплиментам его я уже привык, да и устал изрядно, поэтому реагирую вяло. Вообще, можно сказать, не реагирую. Сижу в углу, симулирую улыбку Джоконды.

– Ну ты как, заканчиваешь уже?
– интересуется он, наконец.
– Или еще на недельку продлим аренду?

– Ни в коем случае. Завтра буду отсюда выметаться. У нас уже есть полсотни хороших снимков, даже немного больше, чем полсотни... ага, в частности эта стопка. И еще пару десятков совершенного позорища. Весь брак - сегодняшний. Я устал, одичал и смотреть не могу на бублики. Увижу на улице - буду швырять на землю и топтать спожищами... Как, кстати, там, на улице? Хорошо, наверное?