Глава 60. Гномы

В недрах земли гномы хранят сокровища.

– Ну так что? Ты решил, как все будет?
– снова спрашивает мой попутчик. Формулируй, это важно.

– Я пока вспомнил только одну формулу: "быть великим исключением из правил". Когда-то я так решил. В детстве.

Лучше бы уж молчал! Чувствую себя глупо: очень уж наивно звучит мое младенческое заклинание. А что делать? Чем богатыНо мой собеседник, кажется, доволен.

– Что ж, звучит неплохо. Но почему, в таком случае, ты впадаешь в панику всякий раз, когда формула твоя начинает овеществляться? Или ты полагаешь, будто "быть великим исключением из правил" - означает просто спать, пока прочие спешат на работу, или сидеть в баре, когда все остальные завершают вечер перед телевизором?

Крыть нечем. Примерно так я себе это и представлял. И только теперь обнаружил, сколь убого выглядела до сих пор моя версия "исключительной судьбы". Стыдно, конечно.

Спутник взирает на мое смятение с заметным сочувствием.

– Можно, конечно, и так, - примирительно говорит он.
– Все можно, ничего не запрещеноВот только бессмысленно. Тебе самому надоест. Впрочем, уже надоело, я не ошибаюсь?

– Не знаю.

Я, и правда, уже ничего не знаю, не понимаю ни фигушеньки. Каждое слово загадочного этого существа, назначенного судьбой мне в попутчики - сокровище, но взять его на хранение я, кажется, не способен: сундуки мои переполнены какой-то дрянью, и нет уже времени избавляться от хлама.

– Зачем все это?
– спрашиваю.
– Я не готов пока кНе знаю, к чему. Ни к чему не готов. Зачем переводить на меня чудеса? Это расточительство. Вы же, наверное, насквозь меня видите.

– Вижу, - соглашается.
– Именно поэтому не трудись рассуждать, к чему ты там "готов", или "не готов". Мне виднее.

Глава 61. Голем

– вырываясь из-под контроля человека, являет слепое своеволие.

Очень хочется снова спросить его: "да кто же вы такой, черт подери?" - но вряд ли ответ меня устроит. Отмажется ведь как-нибудь, произнесет нечто глубокомысленное, ни к чему не обязывающее, выскользнет угрем из вспотевших моих ладошек. Хотел бы поразить меня в самое сердце сакральным своим статусом, давно бы это сделал. А если уж решил путешествовать инкогнито, ничего не попишешь: нет у меня ни дыбы, ни испанского сапога, ни даже лукавства инквизиторского. И нос мой словно бы специально создан для того, чтобы меня за него водить, сколько душа пожелает. Примитивное, но удобное средство управления мною.

Я вдруг начинаю злиться.

Все, - решаю, - с меня хватит. Поговорили, и ладно. Пора завязывать с этой иррациональной тягомотиной. Пойду-ка я- а неважно, куда. Просто пойду.

Поднимаюсь и, не оглядываясь на респектабельного волхва, берусь за дверную ручку. Желудок сжимается до размеров куриного: он (не я!) предчувствует, что дверь купе окажется запертой - и что тогда прикажете делать? Головой биться о пластиковые перегородки? Дверь, однако, отъезжает в сторону без проблем. То есть, она, конечно, то и дело запинается, и приходится искать к ней особый подход: то чуть на себя потянуть, то, наоборот, надавить, а то и вверх поднажать слегка, - но даже мне, до медвежьей болезни почти перепуганному, ясно, что причиной тому не всяческая зловещая мистика, а почтенный возраст, да скверный уход.

Выглядываю в полутемный коридор и обнаруживаю, что там уже выставлен "почетный караул". Никто не уйдет отсюда живым, так-то!

У окна, повернувшись к нему спиной, а ко мне, соответственно, неповторимым своим фасадом, стоит проводник. Тощий, нескладный, угрожающего в нем - только массивная нижняя челюсть, да брови, сросшиеся на переносице. Нелепая помесь Щелкунчика, Дуремара и "злого магрибского колдуна", достойный персонаж для комедии ужасов. В другое время я бы, пожалуй, расхохотался, а то и за фотоаппаратом бы полез, дабы запечатлеть курьезное создание нетрезвой природы. Но тут я замер на месте, утратив в высшей степени полезные умения двигаться, соображать и дышать: сделал один длинный судорожный свистящий вдох, и на этом все.

Не такой уж я паникер, да и нервы у меня покрепче, чем у среднестатистического персонажа Стивена Кинга, но сейчас глазам моим предстало нечто вовсе из ряда вон выходящее.

Проводник ел мышь. Это я понял почти сразу: мертвый зверек был еще почти цел; серая шкурка, тонкий хвостик, острая мордочка, черные точки остекленевших глаз - не нужно быть крупным естествоиспытателем, чтобы сходу установить личность жертвы. Лицо проводника хранило бесстрастное выражение, по его подбородку медленно полз темный сгусток крови, к губам прилипло несколько шерстинок, в уголке рта мутно поблескивала какая-то нехорошая анатомическая подробность. Он ел вдумчиво, неспешно - так не утоляют голод, а лакомятся, скажем, мороженым после обеда, на сытый желудок. Возможно, если бы он жадно пожирал свою добычу, как подобает голодному хищнику, потрясение мое было бы не столь сильным. А так.

Я почти не помню, как шагнул назад, в купе, как захлопнул дверь, навалился на нее отяжелевшим телом и повернул тугой замок, как обрушился на свое место и утер вафельным полотенцем мгновенно вспотевшие лицо и шею, как метнулся в сторону и высунулся по пояс в окно, содрогаясь от спазмов в пустом желудке. Однако я все это проделал, и получил награду за расторопность: добрый колдун Карл Степанович выдал мне порцию рома, намочил полотенце моей минералкой и протянул мне: дескать, умойся.

Я выпил ром, протер рожу. Закурил. Биологическая система "Макс" снова начала функционировать - не без сбоев, конечно, но тут уж ничего не попишешь.

– Какая гадость!
– говорю, обретя, наконец, драгоценный дар речи.

– Надеюсь, это нелестное определение относится не к моему рому?
– холодно осведомляется попутчик.

– Это "нелестное определение" относится к рациону нашего проводника. Вы видели? Он дохлую мышь жрал!

– Ну, надо же ему чем-то питатьсяТы сам виноват. Кто тебя просил прежде времени в коридор высовываться?

– Прежде какого такого времени?
– начинаю звереть.
– Мне что, нельзя теперь из купе выходить? А в туалет? Что творится в этом поезде? Может быть, в соседнем купе уже человеческие трупы гложут?