"Все это слишком замечательно, чтобы иметь продолжение", - думаю я, поскольку с детства приучен к мысли, что все хорошее быстро заканчивается, воскресенье - самый короткий день недели, праздников катастрофически меньше, чем будних дней, и вообще, "делу - время, потехе - час", кошмар!

Торопливо возношу безмолвные, но отчаянные молитвы всем дежурным богам: пусть утро не наступает никогда. Пусть всегда будет темно, пусть стрелки часов навеки застынут в нынешней благословенной позиции: маленькая подползает к четверке, большая замерла между восьмеркой и девяткой. Без четверти четыре. Почти. Лучшее время лучших в моей жизни суток. Пусть так будет всегда. Готов дать подписку, что согласен застрять в этом здесь-и-сейчас, добровольно увязнуть в клейкой струйке времени подобно моим предшественницам, древним мошкам, обладательницам янтарных саркофагов.

– Если бы я была Матой Хари, - говорит, тем временем, Маша, - я бы с удовольствием выболтала тебе все свои секреты. В том-то и дело, что никаких секретов у меня нет. Только информация, пригодная, разве что, для заполнения анкет. А зачем тебе моя анкета? Ты уже принял меня в свою жизнь на должность прекрасной незнакомки, и твой отдел кадров не затребовал моих документов. Поздно, проехали.

– Если ты тут останешься, анкета, и правда, ни к чему. Но если завтра ты вспомнишь, что тебе нужно идти на работу... Или, еще хуже, в какое-нибудь неведомое "домой". И как я буду тебя искать без анкетных-то данных?

– Завтра мне никуда не нужно идти. Тебе, надеюсь, тоже. Завтра суббота.

– Это меняет дело.

Вот теперь стрелки часов могут продолжить движение. Действительно ведь суббота. Этому week-у настал полный end. Как же вовремя!

– Тебе не придется меня искать, - продолжает Маша.
– Просто дай мне ключ, и я буду приходить сюда, когда вздумается. Возможно, каждый день. Вполне, знаешь ли, возможно: мне тут пока нравится... Если тебе надоест мое постоянство, сменишь замок, только и всего. Гораздо лучше, чем выяснять отношения, правда? При таком раскладе тебе мои анкетные данные не понадобятся. И я могу ничего не рассказывать. Что и требовалось доказать.

– Для тебя это так важно: ничего о себе не рассказывать?

– Очень важно. Ты представить себе не можешь, до какой степени.

– Тогда мои пожелания не имеют значения. Не нужно, не рассказывай. Пусть все будет, как ты хочешь. До сегодяшего дня все всегда происходило по моему сценарию, и это не сделало меня счастливым... Но почему важно? Или это тоже тайна?

– Нет, что ты. Хотя, если бы ты сам не вел себя сегодня, как псих - и правильно делал!
– я бы постеснялась. Но тебе, наверное, можно такие вещи объяснять...

– Мне все можно, - подтверждаю с удовольствием.
– Объясняй мне такие вещи.

– Давным-давно, - нахмурившись, начинает она, - в некотором царстве, в некотором государстве, жила-была девочка Маша. И все у этой девочки Маши было в полном порядке. Все как у людей. Всегда. Изо дня в день... Но имелось у девочки Маши то ли апокрифическое шило в одном месте, то ли некая доброкачественная опухоль в правом полушарии, то ли просто генетическое завихрение в хромосомах - бог весть! Была она зело мечтательна, как это у нас, хороших девочек Маш, принято. Хотелось ей, знаешь ли, не то неба в алмазах, не то большой и светлой любви, не то натереться мазью из белладонны и на метле над Плющихой хоть разочек пролететь: вж-ж-жик! А лучше и то, и другое, и третье сразу, и можно без хлеба, ибо он всему голова, а голова в таком деле помеха... Дай мне воды какой-нибудь мокрой, а то я сейчас разревусь от полноты чувств.

Оперативно исполняю ее просьбу. Молчу, но испепеляю рассказчицу пылким взором, дескать: ну же, ну же! Я весь - внимание, смирение и трепет. Понимаю: одно неосторожное слово, равнодушный взгляд, или резкий жест, и она замолчит, а я никогда не узнаю самых важных вещей про женщину, которую встретил несколько часов назад. И будет мне от этого камень на сердце, пустые хлопоты, печаль в доме и прочая пиковая поебень.

– В общем, - Маша ставит на пол опустошенный стакан и меняет тон на более ровный, почти деловитый, - что касается алмазов, белладонны и любви, выходил нашей девочке большой и светлый облом. То есть, и тут у нее все было как у людей. Пока понятно?

Киваю, не размыкая губ. Что ж тут непонятного?

– Как у всех идеалисток, потрепанных полевой практикой, у меня есть любимая теория, которая объясняет отдельно взятой мне, отчего случились эти самые обломы. Теория моя, по счастию, оригинальнее прочих. Она гласит, что людям не следует сближаться в мелочах, если они хотят оставаться близкими по большому счету. Все еще понятно?

Снова киваю. Как ни странно, мне действительно понятно. Я сам не раз до чего-то в таком роде додумывался. И, ясное дело, никто из окружающих меня не понимал. Поначалу я по этому поводу стенал и жаловался, как это у нас, вступающих в жизнь отроков, принято, а потом благоразумно заключил, что отсутствие взаимопонимания с вышеупомянутыми окружающими - это, вероятно, такой специальный сертификат душевного качества: пока вас никто не понимает, можете быть уверены, что вы на более-менее правильном пути.

– И я придумала для себя схему "идеального романа". Вернее, не придумала даже, а слямзила из, прошу прощения, сокровищницы мировой литературы. Все эти истории Пу Сун Лина, в которых лисы-оборотни приходят к одиноким студентам ты их читал?

Киваю.

– Правда, прелесть? До тех пор, пока дурак-студент не начинает ныть: "А кто ты такая, откуда взялась, да кто твои родители?" Тьфу! Как же я их ненавидела, всех этих алчущих анкетных данных средневековых китайских сюцайчиков... Ясно тебе теперь, с кем ты связался?