Феррандо снова поджал губы:

— Мне не нужны ваши деньги.

Горожанка будто успокоилась, закивала, сама себе, отступила на прежнее место.

Вновь повисла тишина. Амели до боли в пальцах вцепилась в перила, подалась вперед. Мари, со страху, что она перевернется, держала за юбку.

Феррандо пристально вглядывался в лицо мальчика, обошел вокруг. Тот сгорбился, вжал голову в плечи, стараясь стать меньше. Феррандо вскинул руку:

— Орикад!

Демон тут же подскочил, зная, что делать. Замельтешил вокруг парнишки, вычерчивая на деревянном настиле цветную мерцающую паутину линий и знаков. Тот стоял ни жив, ни мертв, казалось, вот-вот обмочится со страху на глазах у толпы.

Орикад закончил с пентаграммой и завис в отдалении, шлепая крылышками. Феррандо сделал шаг, вытянул руку, и паутина загорелась холодным цветным пламенем, из центра поднялся столб белого света, охватывая парнишку. В этот момент толпа ахнула и подалась назад, напоминая ковер водорослей под напором течения. Испуганные голуби захлопали крыльями и сорвались в небо.

Через несколько минут сияние исчезло, будто ушло в помост, пентаграмма погасла. Парнишка стоял совершенно растерянный, будто ошалелый. Хлопал глазами и боялся шевельнуться.

Феррандо отстранился на пару шагов, демонстрируя, что дело сделано:

— Скажи что-нибудь своей матери, мальчик.

Тот по-прежнему стоял истуканом. Наконец, неуклюже повернулся, посмотрел на мать. Но молчал. Толпа затаила дыхание.

Женщина подалась вперед, сцепила ладони, робко улыбнулась. В глазах светилась такая надежда, что было больно смотреть:

— Сынок, миленький, скажи.

Парнишка не решался. Долго стоял, озираясь. Наконец, беззвучно зашевелил губами. Все ждали с такой мукой, что она будто уплотняла воздух вокруг. Наконец, прошептал едва слышно:

— Матушка.

Феррандо поджал губы:

— Громче!

— Матушка! — голос разнесся над площадью.

Толпа в очередной раз охнула и разом загомонила. Стоял гвалт, как на птичьем базаре. Все будто ожили. Амели вздохнула с необыкновенным облегчением и без сил опустилась на стул.

Женщина рыдала, обнимала сына, снова и снова заставляла его говорить. И он говорил. А на лице было такое неподдельное ликование, что Амели вновь начала смахивать слезы.

Мари подала чистый платок:

— Ну, что вы, госпожа? Ведь все хорошо.

Амели кивнула:

— Потому что все хорошо.

Мать словно опомнилась. Подбежала к Феррандо и бухнулась на колени, намереваясь целовать руки, но тот спрятал их за спину:

— Поднимитесь, сударыня.

Она будто не слышала:

— Благодетель! Благодетель! Как же мне теперь благодарить вас?

— Поднимитесь, сударыня, и ступайте домой вместе с вашим сыном.

Она выслушала, как приказ, кивая на каждое слово. Поднялась, взяла сына за руку и стала спускаться. Толпа перед ними расступалась, давая дорогу, но за спинами снова смыкалась. Теперь люди приблизились вплотную к помосту, будто штурмовали. Кто-то уже лез на лестницу.

Доносились выкрики, каждый старался перекричать другого.

— Мессир!..

— Мессир!..

— Ваша милость!

— У меня дите!..

— У меня мать!..

— У меня!..

Началась такая свалка, что хотелось заткнуть уши. Феррандо окинул взглядом толпу, развернулся и исчез в ратуше. За ним ушли члены Конклава.

Вновь повисло молчание, потом послышались перешептывания. Теперь в людях проснулась жадность, но было поздно.

Вперед вышел Гасту, деловито потирая огромные ладони. Он поднял руки, призывая к тишине:

— Добрые горожане! — Горбун провозглашал с апломбом и даже каким-то артистизмом. — Отныне при заведении моей госпожи будет открыта контора, где каждый из вас, не важно, богач или бедняк, сможет оставить свою просьбу для мессира. Рассмотрев, мессир удовлетворит те, в которых увидит основание. Бесплатно, и без каких-либо кондиций.

— Этак и должность можно заказать! — донеслось из толпы.

— И дом!

Гасту усмехнулся, снова потер руки:

— Увы, добрые горожане. Будут удовлетворены лишь те просьбы, которые не имеют никакого другого разрешения, кроме магического вмешательства.

Азарт толпы сразу поутих. Ленивые мечтатели уже наверняка настроили в голове планов. Гасту тоже спустился с помоста, и теперь на площади возвышались лишь пустые кресла членов Конклава и статуя, которая, в свете произошедших событий, теперь мало кого интересовала.

Амели ушла с балкона в комнату. Феррандо уже стоял на пороге. Она бросилась к нему, прижалась к груди:

— Создатель, как я боялась! — Она подняла голову: — Ты сделал все это ради меня.

Он тронул губами ее висок: