Шрифт:
– И медленно, под «Ave Maria», значит, двигайся к инсульту, – пошутила Света.
– Сама, можно подумать, лучше! – пробубнила обиженная Ульяна.
– Ну, Марат, – продолжила Света, – ты, наверно, всё понял уже. В нашей школе модно быть алкашами, потаскухами, обжорами и лентяями! В этом у нас все хотят достичь идеала! В нашей школе все хотят, все мечтают быть как Юлия Николаевна!
Тут зажигательную речь Светы оборвал злобный крик снизу: «Так, Светонька, а ты часом не охерела?! Что вы все алкашами хотите быть, – это ладно, но меня зачем приплетать?!».
– Простите, Юлия Николаевна, – не будем больше! –крикнула в ответ Солнцева, сощурив такую виноватую улыбку, будто хотела сказать: «Упс, ошибочка вышла…».
Когда конфликт был улажен, Света вновь повернулась ко мне.
– Короче, Марат, ты всё понял… – начала она.
– Мы тут живём sicut sub vestimentum Christi! – радостно воскликнула Ангелина, перебивая подругу.
– Мы гордимся собой, – продолжила Солнцева, –гордимся своим пороком, своим ожирением, ле-е-енью… – тут она протяжно и с наслаждением зевнула, –и тем, что руки у нас у всех бе-е-елые и то-о-олстые…
И в этот момент она так изящно потянулась…
Это трудно передать словами. Она была похожа на только что проснувшуюся кошку, – такой уж она была элегантной. И руки… Так она вся потянулась, что я легко мог рассмотреть её руки. Они и впрямь были белыми и толстыми. Это были руки, никогда не знавшие работы… И это было замечательно!
На этом, однако, наш в высшей степени приятный разговор был прерван. Прозвенел звонок.
Я спустился в раздевалку, быстренько переоделся и бойко зашагал по лестнице на третий этаж. Следующим уроком был русский язык…
Третий этаж был совсем зелёным. Да, именно зелёным. Он весь был выкрашен в цвет молодой листвы, как красят у нас подъезды в старых домах. В свою очередь первый и второй этажи были светло-жёлтыми, четвёртый этаж – синим, а пятый – розовым.
Так, кругом было зелено. Неприятно горели (и гудели) длинные лампы на потолке.
Я огляделся было по сторонам, а потом зашагал к кабинету русского языка. Он у нас имел номер 35. Жаль, что не 37. Это число бы ему подошло намного больше.
Короче, пошёл я в кабинет русского языка. Однако не успел я пройти и половины дороги, как из учительской, – крохотной каморки между двумя классами, тесной, как гроб, – выползла Нина Ивановна.
Только сейчас я сумел как следует рассмотреть её лицо.
Оно было безобразно.
Лоб низкий. Глаза маленькие, узкие, всегда смотрящие исподлобья. Лицо плоское, как тарелка, и квадратное. Кожа сухая, жёлтая, похожа на пергамен. Нос большой, бесформенный и какой-то приплюснутый, как у китайского боксёра. Губы очень тонкие, настолько тонкие, что кажется, будто рта вообще нет. Скулы широкие, точно такие, что бывают у старых эсэсовцев. Во всём её виде вообще чувствовалось что-то нацистское. Она была ужасным бастардом, помесью азиатского палача с эсэсовцем. И если лицо её было просто срисовано с плаката «Унтерменш», то походка, осанка, вся её горделивая выправка выдавала коменданта концлагеря на пенсии. В целом же она походила на каймановую черепаху.
Итак, Нина Ивановна медленно выползла из учительской. Именно выползла, а не вышла, – такая уж у неё была слегка шаркающая походка, какая встречается у бывших военных. Эта походка ещё больше делала её похожей на рептилию.
Она стала у стены, приняв позу часового, и начала принюхиваться. Да, именно принюхиваться. Она кривила нос, жадно втягивая воздух, как дикое животное. И пусть лучше она бы и дальше это делала. Я не против. Но нет! Так было нельзя по сюжету, и она меня заметила. Заметила и пошла прямо на меня.
– Ты новенький? – спросила она меня таким голосом, каким обычно полицаи просят у вас документы.
– Да, новенький, – ответил я, – Марат Нигматулин.
– Чечен? – спросила она тоном ещё более грозным: так обычно разговаривают оперативники с подозреваемыми.
– Нет, татарин… – робко ответил я.
– Не ври! – перебила меня старуха, тыкая мне в грудь один из своих толстых, коротких пальцев. – Ты чечен! Зачем ты врёшь?! Это нехорошо, мой мальчик! – голос её был какой-то одновременно и пугающий и притворно ласкающий, и звучал он так, будто говорила змея, научившаяся человеческой речи, – такой уж был шипящий.
– Я не вру! – ответил я. – Я правда русский татарин!
– Ру-у-усский? – прошипела Нина Ивановна, делая хитрую улыбочку. – Какой же ты русский, если даже говорить по-русски не умеешь?! – в этот момент она заговорила громче, едва не срываясь на крик. – Да признайся уже ты наконец! Сама уже всё поняла: ты –чурка нерусская, хач! Ну-ка, признайся! – тогда она схватила меня за рукав свитера.
– Уберите руки! – сказал я ей. – Если вы меня изнасилуете, – кто будет отвечать?!
В коридоре было полно людей. Все рассмеялись.