Докерти подошел за очередной порцией виски.

– Хелло, Стайн!
– сказал он, и что-то в его голосе внушало мысль о жестокости.

– Хелло, мистер Докерти! Говорят, вы становитесь прославленным поэтом.

– Да, собственно, пора бы. Я пишу стихи уже двадцать лет. Но я что-то не замечаю своей славы.

– Но-но! Я видел ваш портрет и целую страницу, посвященную вам, в воскресном выпуске "Трибюн". И потом, Теодора читала мне вслух одну из ваших поэм.
– Стайн содрогнулся.
– Должно быть, она очень хороша; это было что-то ужасное.

К стойке упругой поступью приблизился грузный человек в мешковатом пиджаке и взял из рук горничной стакан неразбавленного виски.

– Что ж, Стайн, - сказал он, - поэзия должна быть правдива, не так ли? А правда всегда ужасна.

– Логично, во всяком случае, - засмеялся Стайн.
– Познакомьтесь с мистером Маркэндом из Нью-Йорка, Мэт. Мистер Мэтью Корнер.

Маркэнд спросил:

– Вы - адвокат Мэтью Корнер?

– Он самый, сэр.

– Мэт - величайший пессимист в мире, - сказал Стайн.
– И до чего же ему хорошо жить на свете, не ожидая от жизни ничего хорошего!

– Идемте, - сказал знаменитый друг рабочего движения и любитель безнадежных процессов, беря Маркэнда под руку.
– Вернемся к остальным. Сядем в кружок и побеседуем на эту тему. Девушка!
– обернулся он к франтоватой горничной.
– Вы и ваш друг, следите за тем, чтобы стаканы у нас были полны. Мы здесь долго просидим. И смотрите, не смешивайте напитки. Кто начал с пива, пусть пиво и пьет, кто взялся за виски, пусть уж не отступается от виски. Вот в чем секрет успеха и счастья: в постоянстве. Невелика разница, к чему вы привержены от природы - к горькому ли пиву, к крепким ли напиткам, к сладкому ли лимонаду, - лишь бы вы не меняли своего вкуса.
– Он удобно развалился в кресле, и к нему прильнула золотоволосая девушка, глаза которой открыто говорили всем о том, что она его обожает; по другую сторону устроилась у его ног средних лет валькирия викторианской эпохи и эффектно раскинула ни полу свое пышное платье, позвякивая украшенными камнями серебряными побрякушками; это была Джейн Ладлоу, чьи романы расходились десятками тысяч экземпляров.

– Не согласен, - сказал Лесли Лев.
– Постоянство скучно, а скука величайшая из неудач. Однообразие в пище свойственно животным. Какая-нибудь корова или овца изо дня в день ест одно и то же. Немало людей - и мужчин и женщин - живут точно так же. Человек исключительный постоянно нарушает свои привычки или никогда их не приобретает. То, что он делает сегодня, всегда противоречит тому, что он делал вчера; и если он пьет, то смешивает различные напитки.

– А кто вам сказал, черт подери, - загремел Корнер, - что исключительный человек - это тот, кто счастлив или удачлив? В этом мире мудрые скрываются в толпе и прячутся за нее.

– Вы оба правы, - проворковал Торилл своим виолончельным голосом.
– Вы, Мэт Корнер, человек исключительный и поэтому проповедуете, что для счастья нужно быть банальным. Вы, Лесли, - он благожелательно улыбнулся Леву, чьи холодные зрачки сузились в предвидении мягкого, но убийственного удара, весьма банальный человечек - и поэтому разыгрываете и превозносите исключительную личность.

Все засмеялись, и все были довольны, разумеется, кроме Лева, который смеялся громче всех.

– Ну а вы сами?
– овладев собой, обратился Лев к Ториллу.

– Я?
– поэт улыбался.
– Мне еще пока не удалось установить, Лев, на кого я больше похож - на вас или на Корнера. Я ведь довольно медлителен, так что сам за собой не поспеваю. Но я иду по горячему следу. Давайте мне побольше вот такой "Явы", - он пил кофе, - чтобы я не спал по ночам, и с годами вы это узнаете.

– Я вам могу сказать сейчас, - сказал Лев.
– Вы мягки, сентиментальны и старомодны, поэтому вы в громких словах воспеваете город стали и дыма.

Вошла Теодора Ленк, в сером, прямая и тонкая, как стрела, с изумрудным ожерельем, от которого ее черные волосы казались синими. Она села рядом с отцом.

– О чем речь?
– спросила она. У старика губы растянулись в улыбке, глаза с набрякшими под ними мешками заиграли, когда дочь взяла его за руку.

– Все как всегда, - сказала Джейн Ладлоу.
– Мужчины напевают каждый свою песенку и останавливаются только для того, чтобы плюнуть в лицо друг другу.

– Неважно, сколько времени у них отнимают ссоры, - сказал Стайн.
– Они так изощряют при этом свое остроумие!

– Конечно, мы остроумны!
– вскричал Лев.
– Погодите, скоро Нью-Йорк нас заметит: настоящая литературная столица Штатов - здесь, если угодно знать Нью-Йорку.

– Вы сами себя опровергаете, - проворчал Корнер.
– Какого черта вы беспокоитесь о том, чтобы Нью-Йорк вас заметил, если литературная столица здесь? Раз Чикаго суждено стать литературной столицей страны, ему достаточно сказать "я есмь" - и стать ею.

– Вспомните Иегову, - сказал Докерти.
– "Я есмь бог", - глаголет господь. Поэтому он и стал богом.

– Это ваши слова!
– закричал Лев.
– Мы все говорим то же! Да будет так! За литературную столицу США!
– Он высоко поднял бокал.
– За Чикаго!