И в этой комнате сейчас происходило нечто, заставляющее особую чувствительность специалиста по паранормальным явлениям сделать профессиональную стойку… А потом оформилась та самая мысль, которая совсем недавно крутилась у виска, не давая покоя. Мысль была проста, как апельсин.

Была ли способна Алла Торнеро, в девичестве Новикова, со своими остатками рваной, искалеченной ауры, насквозь испоганенной астральными дырами, самостоятельно управлять шкуркой Вадима и производить другие действия, кои принято называть магическими?! Способности и знания у нее колоссальные, это так. Но силы, сил-то бы хватило ли?!

Однозначного ответа он дать не смог.

Свет под дверью и немного логики

Антон не стал тратить время за вежливый стук. Он просто шагнул вперед, резко распахнул дверь и… застыл на пороге, почувствовав себя медведем, вломившимся в посудную лавку. Отползти бы тихонечко, огородами, — но увиденная картина и сопутствующие ей ощущения заставили замереть.

На низком журнальном столике перед диваном была расстелена бумажная салфетка — так, чтобы горячий парафин от оплывающей свечи не протек на лакированную деревянную поверхность. Кроме зажженной свечи в тоненьком металлическом подсвечнике, на салфетке находились какие-то сухие оранжевые цветы: профессор напряг свои скудные познания в ботанике и заподозрил в сухоцветах головки самых обычных бархатцев. Рядом, в золотистом полумраке, на коврике, в коленопреклоненной позе находилась Ману, одетая в такой же белый махровый халат, как и сам Лозинский. В руках у нее была раскрыта небольшая книжица в потертом черном переплете, на корочке которого явно просматривался такой же потертый католический крест.

Свет снова играл на лице Ману, — не так страшно и таинственно, как недавно, в машине около светофора, — теперь он смягчал черты, лаская смуглую кожу, подчеркивая рельеф, облекая в золото и мягкое сияние, заставляя невольно любоваться ее необычной, чужой красотой.

Но даже не эта свеча, не поза молящейся женщины, не выражение одухотворенной красоты на лице или книжица привлекли внимание Антона, нет! В первые доли секунды, только войдя в комнату, он с каким-то трепетным восторгом успел увидеть исчезающий свет.

Несомненно, это был именно тот самый мерцающий свет, который пробивался под дверью, и к крохотному язычку свечного пламени он никак не относился. Что-то живое, удивительное, трепещущее, заманчивое, будто сияние светлячка в вечерних летних сумерках — вот что его излучало. Нечто не имело конкретной точки пребывания в номере, его как будто не видела спокойная Мануэлита, оно было везде и нигде. И, наверное, это именно оно прогнало то создание, сотканное из зыбкой тени, что минутой ранее омерзительно цеплялось за светлый ворс ковра в комнате Лозинского.

Доли секунды неумолимо пробежали. Заманчивый теплый свет исчез вместе со словами стихнувшей молитвы.

— Тебя не учили стучаться, Антонио? — сухо спросила мексиканка, подымаясь с колен и закрывая молитвенник.

Она как-то быстро заморгала, словно пытаясь таким способом просушить выступившие на глазах слезы.

— Учили, да только испортили. — Виновато проворчал Лозинский. — Я увидел свет и зашел. Чего не спишь?

Ману потопталась на пушистом ковре крепкими, маленькими босыми ступнями.

— Уже наступило первое ноября, El Dia de Muertos. — Пояснила она, сердито сверкнув черными глазами. — Сегодня время молиться за младенцев, ставших ангелами… Dia de los Angelitos. Второго ноября будет уже Dia de los Difuntos, когда надлежит молиться за взрослых. Моя мать умерла от разрыва аневризмы мозга — всего за несколько дней до запланированных родов. Мой третий младший брат так и не появился на свет, потому что никого не было рядом с той, что его носила — в течение многих часов. Помощь пришла слишком поздно.

Прим. авт.: El Dia de Muertos — День Мертвых, включающий в себя День Ангелочков и День Умерших (исп).

Антон смутно припомнил какую-то познавательную передачу известного канала о путешествиях, где как раз краем глаза увидел сюжет, в котором упоминались оранжевые бархатцы — цветы, по мексиканским поверьям притягивающие души умерших. По коже спины пробежали мурашки, порожденные отнюдь не тревогой или ужасом, а смущенным осознанием того, что вспугнул своим вторжением вовсе не светлячка…

— Извини, что помешал. Я пойду. Доброй ночи.

С достоинством удалиться не получилось, так как пришло понимание: еще одна доля секунды была предварительно потрачена на падение на пол пояса профессорского халата! Факт, самим профессором поначалу незамеченный.

— Да-да, — невозмутимо кивнула Ману, — и одинокого рейнджера прихвати, нечего его проветривать в моей комнате.

Только тут до Лозинского дошло то, что халат он накинул на голое тело, позабыв натянуть трусы с провокационной надписью. Значит, мексиканка успела-таки увидеть надпись на поясе в предательском оконном отражении. И смех, и грех! Оставалось только гордо поднять пояс, запахнуть и подпоясать одежку и прокомментировать, с достоинством обставляя отступление: