Смотря Камилле глаза, смотря на её слабую, но искреннюю улыбку, Ингрид становилась ещё нерешительнее. На её собственном лице были лишь страдание и отчаяние, так сильно противоречившие образу злодейки. Ингрид несколько раз глубоко вздохнула. Правильно, уже не отступишь. Она медленно стянула с пальца кольцо и вместе с тем поцеловала Камиллу в лоб:

— Покойся с миром, дорогая. Пусть твоя новая жизнь будет долгой и счастливой.

— Я надеюсь, ты тоже найдёшь свой покой, — тоже шёпотом ответила Камилла.

Ведьма поднялась и тихо исчезла, словно растворилась.

Очень скоро можно было услышать шаги. Много-много быстрых шагов. Все спешили к этому месту. Ведьма не обманула — они успеют попрощаться. Ками тихо-тихо усмехнулась и открыла глаза, посмотрела на пришедших.

Эрланн бросился вперёд, к ней. Упал рядом на колени. Одного взгляда на руку хватило, чтобы всё понять. Происходящее казалось нереальным. Разум отказывался верить глазам. Принимать правду. Голова была пуста, а любые слова застряли в пересохшем горле. Только глаза горели от подступавших слёз. Эрл смотрел на Камиллу и видел, как угасала в ней жизнь. Как исчезали те крохи сил, которые не забрало проклятое кольцо.

Ками с трудом подняла руку и провела ею по щеке, растирая влагу. Эрланн вздрогнул, схватил и прижал к груди Камиллу. Она умиротворённо улыбнулась, услышав, что сердце любимого всё ещё бьётся. Умереть под этот звук было неплохой перспективой. Милым самообманом.

— Эрл… — Ками немного подтянулась и оставила лёгкий поцелуй на дрожащих губах. — Я люблю тебя. Я так… Рада, что встретила… Всех вас. Простите… Что ухожу так… Рано. Но в этом… Никто… Не виноват.

— Мила… — отчаянно прошептал Эрл, крепче прижимая Камиллу. — Мила… Почему это должно было случиться? Именно тогда, когда у нас появился шанс… Ты всё равно… Почему…

Камилла ничего не ответила. На ум просто не шло подходящих слов. Их не было. Разве что…

— До встречи.

Она закрыла глаза. Их сердца совершали последние удары. Слабые, как тиканье часов.

Бон-н.

Бон-н.

Два удара, что разнеслись по всему замку, ознаменовали конец. В руках Эрланна осталась лишь пустота, а на стене появился портрет.

— Два часа, — тихо сказала Мейнир.

И в тот же момент все хранители упали на колени, в раз ослабев. Мастер пробудился окончательно. Он встал и посмотрел на стену мёртвым равнодушным взглядом. Посмотрел на хранителей, которые пытались прийти в себя после резко угасших сил — для их тел это был ощутимый стресс. Сейчас из-за случившегося все были сломлены и морально, и физически.

Кроме, пожалуй, Мастера. Хенбетестира. Потеряв столько близких, о всех смертях которых он теперь помнил, прожив столько лет в одиночестве, когда до следующего круга перерождений в замке оставался только он, он почти потерял способность чувствовать. Тяжесть и боль, которые он ещё ощущал, были всего лишь отголосками Эрланна. Того «я», что так мало просуществовало на стыке сущностей Мастера и человека.

Мастер почти прошёл мимо, но заметил бессознательное тельце, которое придерживал Лауге. Похоже, такое сильное подавление осколка для тела Гленды оказалось слишком большим шоком. Чувств, может, почти не осталось, но долг Управляющего требовал всё же заботиться о хранителях. Мастер поднял Гленду на руки и понёс в комнату — пусть лучше приходит в сознание на кровати, вредно на каменном полу лежать. Лауге, поднявшись первым, ушёл следом.

И всем остальным пора было расходиться. Что толку стоять в коридоре? Для осознания произошедшего требовалось гораздо больше времени.

Мейлир подобрал трость, встал сам и помог подняться Мейнир. Почти заставил её сделать это, потому что сейчас она выглядела безвольной оболочкой. Фрейя стала опорой для разрыдавшейся Элеоноры. Посмотрев на вцепившихся друг в друга близняшек, их она тоже позвала с собой. За ними тихо последовал Исаак — он бы, может, предпочёл побыть один, но не хотел оставлять Сюзанну. Эгиль подошёл к Ирмелин, которая растирала по щекам слёзы в стороне, отдалившись ото всех.

Да, только трое смогли сохранить самообладание. Больше для вида — чувствуя ответственность за тех, кто слабее, уязвимее, чувствительнее. Чувствуя, что в горе кто-то обязан стать плечом, на которое можно опереться, в которое можно расплакаться. Даже если самим тяжело до сдержанного воя, даже если собственные руки опускаются, а мысли превратились в свинцовую кашу.

***

Когда Мейлир вернулся в комнату, первым делом обратил внимание на часы, чтобы подтвердить ожидания. Да, теперь они показывали два часа. Как и сказала Мейнир. Как было предсказано в записке, оставленной в этих же часах.

Он посадил Мейнир на кровать и сел рядом. Снял перчатки, погладил холодные синеватые пальцы, заглянул в потухшие глаза цвета лилово-оранжевого заката. На вид Мейнир была не живее Мастера, но Мейлир слишком хорошо её знал. И потому понимал, что её скорбь непостижимо сильна. Вечная скорбь, что усилилась в этот момент. Чем тяжелее было на сердце у Мейнир, тем меньше она могла выражать. И застывшее, словно у манекена, выражение для Мейлира было невероятно красноречиво. Верный признак полнейшего хаоса в душе.