Мысли Лауге метались между осознанием смерти и беспокойством о будущем. Он сжался, склонился к коленям, прижавшись лбом к тонким пальцам, что сейчас казались совсем слабыми, хрупкими. Готовыми в любой момент потянуться к смерти. Сквозь сжатые зубы всё же вырвался стон. Лауге слишком хорошо знал правду, о которой не мог рассказать.

Смерть. Она всегда была гораздо ближе, чем всем им казалось. Она просто терпеливо ждала, не обманываясь надеждами. И теперь можно было не сомневаться, хранители шли со смертью под руку. Чья-то прогулка будет длиннее, чья-то — короче, но теперь всё вернулось на известный маршрут. Ведьма открыто заявила о себе. Пробудила Мастера и сама обрела полностью силы. Теперь не было смысла бояться ночи — только замок становился тогда немного опаснее. Теперь можно было бояться всегда. Потому что это Мастер теперь мог спокойно уйти, а хранители всё так же неспособны покинуть замок надолго. Замок, в котором ведьма, можно сказать, всесильна.

Ведьма могла управлять окружением. Перемещаться сквозь стены, тем самым неожиданно появляясь в любых местах. Потому что, связанная душой, ведьма была частью замка. Была под защитой замка. Хранители не могли ей противопоставить абсолютно ничего. И только ожидать, когда за ними придут. Но их смерть будет куда менее мирной и безболезненной.

***

Эгиль помог Ирмелин дойти до её комнаты. Сама она даже с пола вряд ли смогла бы подняться. Да, её не подкосило пробуждение Мастера, ей было достаточно смерти сестры. Последнего родного человека. Они росли вместе. Всегда были очень близки. Поддерживали друг друга, особенно после смерти родителей. Уверенность в том, что кто-то всегда будет рядом, на твоей стороне, поймёт и поддержит, давала силы принимать любые превратности судьбы. Но этому пришёл конец.

Сквозь слёзы Ирмелин посмотрела на дверь, словно надеясь, что та откроется, и на пороге окажется Камилла. Растрёпанная после сна, с пятном от подушки на щеке и шальной улыбкой человека, который ещё не полностью осознал, проснувшись, где он и что он. Она больше не придёт. И Ирме больше не надо стучаться в соседнюю комнату утром, а потом со вздохом заходить, чтобы растормошить эту соню. Некого торопить, чтобы успеть на работу. Камилла больше не заглянет внезапно в обед. Её больше не нужно встречать вечером. И, шутя, делать замечание на кухне, чтобы не перебивала аппетит перекусами. Не с кем больше вспомнить дни в Лиоле, погрустить о покинутом доме.

Больше нет Камиллы. Больше нет сестры. Это казалось таким неправильным. Невозможным. Казалось, что на следующий день всё будет как раньше. Их будет тринадцать. Они будут вместе. Смерть окажется просто дурным сном. Ужасным, но всё-таки сном.

Ирма прижалась к Эгилю. Ей нужно было чувствовать кого-то тёплого. Живого. Настоящего. Ей нужно было понять, что она ещё не совсем одна.

— Ками… Дорогая… Я так не хочу оставаться здесь без тебя…

Но никакими мольбами не изменить того, что тринадцать их уже не будет никогда.

Смерть Камиллы в самом деле стала той гранью, которая поделила всё на «до» и «после». Ощутимо изменилась не только атмосфера, но и состояние хранителей. То были странные и противоречивые изменения: с одной стороны, да, они стали слабее, но, с другой, у хранителей сильно ослабли человеческие потребности. Еда и сон были теперь не столько надобностью, сколько привычкой. Это пугало, дезориентировало и угнетало. Ещё хранителям было неуютно в присутствии Мастера, потому что он выглядел как тот, кого они знали, с кем даже успели подружиться, но на самом деле это был кто-то совсем другой. Молчаливый, холодный, чужой.

С появлением в комнате Мастера затихали разговоры, сменяясь неловким переглядыванием. Дикра начинала прятаться за Сюзанну, по Элеоноре было видно, что она боялась даже пошевелиться, а близнецы отводили взгляд, словно были в чём-то виноваты. Однако, казалось, Мастера такая реакция на его появление ничуть не волновала. Он почти не проявлял эмоций, не инициировал разговор, а заговорить с ним никто не решался. Одни надеялись мысленно, что это сделает кто-то другой, другие не видели в этом смысла.

Подсознательно все надеялись на Гленду, но она до сих пор не пришла в сознание, хотя прошло уже четыре дня. Это только добавляло беспокойства. Хранители и без того бессильны перед ведьмой, а бессознательная Гленда была наиболее уязвима. Никто не знал, каков окажется следующий ход ведьмы, но… Она ведь должна ещё избавиться от второй жертвы? Только вот не было никаких подсказок о том, что могло предвещать вторую смерть. Жертва просто тоже однажды умирала.

Ирмелин сейчас меньше всего походила на человека, который хотел жить. И больше всего напоминала ту, которая уже ждала своей очереди. Ирмелин часто приходила к портрету Камиллы и тихо о чём-то говорила, словно пыталась вести с покойницей беседу. А на ближайшем окне она оставила вазу с букетом из жёлтых цветов — Ками часто ставила такие в своей комнате. Чтобы они заменяли солнце.

Вечером пятого дня Гленда очнулась. Она долгое время просто лежала, уставившись в потолок. Пыталась понять, произошло ли всё на самом деле, либо же только приснилось. Все ощущения подсказывали, что это не было сном. Гленда осторожно приняла сидячее положение — давно она не ощущала себя столь немощной. Стоило об этом подумать, как на белом одеяле расцвели красные пятна. Тихо ахнув, Гленда спешно нашарила на прикроватном столике платок и зажала им нос.

«Прямо как в детстве», — горько отметила она и приподняла подушку, чтобы опереться на ту спиной.