Мейнир и Ингрид одновременно обернулись к часам, когда по замку раскатился их бой.

— Десять часов, — до жути привычно объявила Мейнир.

Заклятье спало, а её руки были пусты. Мейнир обернулась к записям, из-за которых Мейлир умер именно сейчас. Стоило ли оно того? Уже неважно, хотя Мейнир чувствовала — она сделала то, что должна была.

— Написала, что наложено на замок, — тихо и монотонно сказала она. — Должно помочь снять чары.

Ингрид посмотрела на обруч, который всё ещё украшал голову Мейнир. Да, она знала, что хранитель смерти связан с Изольдой, из-за чего при убийстве, как ведьма, испытывала ещё большие угрызения совести, которая и без того мёртвой и судорожной хваткой сомкнула свои челюсти. Затянуть в историю с проклятьем и впоследствии убивать королеву, память о которой уважали и хранили все ведьмы, казалось последнем гвоздём в крышке гроба, в котором был захоронен хотя бы самый малый шанс на прощение.

— Мейнир, твоё время тоже пришло, — озвучила Ингрид хорошо известный факт, просто пытаясь оттянуть время.

Хранительница только едва заметно кивнула. У неё промелькнула мысль, что она не только должна была умереть, но и заслуживала смерти, ведь никак иначе нельзя отплатить за то, что когда-то она сама отнимала жизни. Неважно, что не хотела этого и не имела выбора. Убийство всегда остаётся убийством.

Ингрид медлила. Она отложила осколок, посмотрела на новый портрет. Даже там Мейлир казался очень солнечным, словно живым. А Мейнир всё больше напоминала тень, куклу.

— Мейнир… Королева, вы навсегда останетесь в нашей памяти, — сказала Ингрид, кладя левую руку на плечо. — Но я надеюсь, что вас память больше тяготить не будет.

Мейнир покорно закрыла глаза, словно краски заката наконец сменились неотвратимой чернотой ночи. Ингрид задавила в душе последние сомнения и объятой заклятьем рукой пробила грудь, нашла слабо трепещущее, какое-то слишком холодное для живого человека сердце. И вырвала осколок.

— Одиннадцать часов, — объявила Ингрид вместо Мейнир.

Ей не верилось, что остался только один хранитель. Последний ребёнок, за которым, однако, ещё рано было приходить. Осколок Гленды пока не проявил активность, как остальные, но из-за действий Мастера становилось тревожно, что подавленное состояние продлится слишком долго. Не говоря уже о том, что Ингрид совершенно не одобряла его действий, от которых не могло стать лучше ни ему, ни Гленде.

Ингрид подошла к часам и положила пальцы на стекло, закрывавшее собой циферблат. Их первый удар раздался в тот момент, когда хранители начали слышать зов, тогда его могла услышать только половина души. Она и не думала, что первые гости прибудут так скоро. И кем будут эти гости. Обычно первым появлялся самый безвольный хранитель — хранитель смерти и скорби, но с ним никогда не было проблем. Кроме нестабильности, но для Ингрид это всё равно не представляло опасности.

Она забрала со стола второй осколок и записи Мейнир. Потом, когда уже не нужно будет беречь силы для работы со сферой, можно будет их изучить и попытаться сделать замок более мирным и безопасным местом. Может, таким образом получится даже освободить души, которые до сих пор стенали по ночам. Но сейчас нужно возвращаться в башню и готовиться провести много времени, пропуская через себя воспоминания.

***

С самого утра Гленда, как обычно, была с Мастером. С того момента, как она потеряла возможность ходить, не оставалось выбора, кроме как находиться там, куда отнесёт Мастер. В основном она шила или читала в мастерской, хотя довольно быстро утомлялась, из-за чего приходилось просто лежать. Это очень напоминало детские годы, только вот тогда рядом был любимый брат, а не пугающий незнакомец.

Положив на колени открытую книгу, Гленда перевела взгляд на Мастера, который рисовал лицо новой кукле. Очень странно, что тот, кому ни до чего не было дела, продолжал делать кукол. Когда это увлечение внезапно появилось у Эрланна, это и то смотрелось естественнее. Например потому, что Освалль любил работать с деревом, так что привычка могла быть отголоском человеческой жизни. Теперь никакой связи с братом не осталось, но Мастер делал кукол так ловко и умело, что появились догадки, почему его так прозвали.

— Мастер, я могу задать вопрос?

— Ты и так это делаешь, — откликнулся он, не отрываясь от работы, что означало согласие.

— Почему вы делаете кукол?

Мастер отложил кисть, задумавшись над ответом. Он почему-то выглядел потерянным и растерянным, словно сам был удивлён этим увлечением. Только же оно не могло быть случайностью, если вспомнить, сколько обнаружилось в замке инструментов, материалов, книг. Гленда поняла, что как-то упустила этот немаловажный факт. Наверное, потому что раньше так сильно искала в Эрланне черты брата, что старалась связать с ним всё возможное, какой бы тонкой ни была нить.

— Я не знаю… Не помню, — признался он наконец.

Ответ прозвучал жалко, словно Мастер стеснялся, находил такой ответ достойным презрения. Или, может, ему правда было неловко, что он не знал даже себя? Словно был сам себе чужаком. Гленда почувствовала знакомое, ставшее ещё одним отголоском прошлого, сочувствие.

— Мне кажется, я когда-то этим занимался, любил это занятие. Но я совсем ничего не помню. Словно… Сохранил только навыки, а память потерял ещё до разрушения сферы.

Гленде очень хотелось спросить, был ли он кем-то до того, как стал странником, однако она понимала, что не получит ответа, только снова поставит в неловкое положение. Вместо этого она решила узнать не о прошлом, а о гипотетическом будущем: