Я не особо удивилась тому, что за два часа в барабане была перестирана дневная норма белья, но прачки смотрели на нашу светлость, как на бога. Ай, здесь Бога нет! Как на посланника Великого Неба. Думаю, они бы его и до дворца на руках донесли, если бы Сньёл согласился, но наша светлость покивал и ушёл, по пути во дворец дав Мартину указание создавать прачечные по всей стране.

Вернувшись во дворец, Сньёл позавтракал, приказал седлать лошадей и позвать меня. Я сначала испугалась, потом, дура, подумала, что лошадей седлают и для меня тоже, но меня крупно обломали.

Викинг сказал, что уезжает, и потребовал вести себя прилично в его отсутствие. А когда я решила уточнить границы приличий, объяснил, что, желательно не выходить за ограду дворца, а если я ухожу в парк, то следует предупреждать Мартина.

Я насторожилась. Что-то случилось? Сньёл отрицательно покачал головой:

– Пока – ничего, и я выражаю надежду, что и не случится, особенно, если вы будете выполнять указания.

Ну, выполню. Ещё бы знать, сколько будет продолжаться очередной домашний арест? Когда он вернётся?

Сньёл пожал плечами, пробурчал: «На днях или раньше», и сказал, что больше меня не задерживает, то есть, просто выставил из кабинета, и приказал позвать Валера. Валер явился тут же, как будто за дверью стоял, и викинг сообщил ему, что они уезжают, на что Валер кивнул и ушёл.

Мне вот даже интересно стало, почему окружающие викинга люди так ему доверяют? Валер даже не спросил: куда поедут, надолго ли. Сказали – пошёл собираться, и всё, никакой полемики. Почему? За какие заслуги они так викинга слушаются? Боятся или есть другие причины?

Примерно через полчаса викинг и Валер вымелись со двора, вихрем промчались по королевству, на закате поднялись в горы, проехали Проклятый перевал и тут разделились. Куда делся Валер, не знаю, а его светлость направился к Кастелро и уже поздней ночью появился у ворот усадьбы, которая по сведениям компьютера, принадлежала некой Анжелине Ливен.

Узнав, к кому прикатил викинг, я сразу отключилась. Не хочу знать, видеть, слышать. Я даже компьютер выключила. Нет, честно! Я только подумала, что это за мадам такая, а комп сам включился и справку выдал, я не хотела. Не хотела, но увидела и портрет очередной красавицы, и справку мельком прочитала: Анжелина Ливен, 29 лет, не замужем.

Так, всё. Достаточно. Вот больше точно ничего знать не хочу! И я ушла из башни.

Занимался рассвет. У избушки, что пряталась в лесу недалеко от Елхова, появился Рихтер. Спешившись, он привязал коня к дереву рядом с крупным гнедым и зашёл в домик.

В избушке было тихо. На соломе в дальнем углу кто-то спал, завернувшись в плащ. Ганс усмехнулся, громко сказал:

– Ну, и здоров ты спать! Тебя грабанут, ты и не заметишь.

Зашуршала солома, из-под плаща донеслось приглушённое:

– Что ты орёшь? Я всё слышу. Минут пять тому назад по дороге проехала карета.

Ганс удивлённо хмыкнул:

– Ух, ты! Но всё равно вставай. Поговорить надо.

– Чтобы говорить, стоять не обязательно.

Рихтер усмехнулся, прошёл к очагу. Ломая и складывая шалашиком хворост, поинтересовался:

– Ты чего такой?

– Скакал полночи, – донеслось из-под плаща.

– На коне или халяву выпрашивал?

– Землетрясение в Нурланде.

Ганс фыркнул:

– Порой даже я не понимаю, когда ты шутишь, а когда говоришь серьёзно, – Рихтер пошарил рукой за камнями и, достав спичечный коробок, поджёг сухой мох, заложенный в основание пирамидки из хвороста.

Дождавшись, пока разгорится огонь, Рихтер подвесил на крюк котелок с водой, прошёл к соломе, по-хозяйски взяв чужой седельный мешок, вернулся к столу. Развязав тесёмки, Ганс заглянул внутрь, присвистнул:

– Богато! Что ж, хороший завтрак никому не вредил ещё, – и начал выкладывать на стол продукты: банку с кофе, пачку сахара-рафинада, хлеб и мясо, зелень и овощи. Расставив всё на столе, Рихтер громко сказал: – Всё, хватит валяться, вставай. Завтракать будем.