– Приказ отдан! – воскликнул он с порога. – Черский будет у тебя завтра, чтобы получить подробные указания. Брат, это большая вещь! – в его голосе звучал энтузиазм. – Я это почувствовал сразу, но только поручик открыл мне глаза. Действительно эта Академия не имеет о нашей земле никакого понятия! За это мы им как следует всыплем теперь! Покажем, как нужно работать. Мы, первая рота пятого батальона омской дивизии под командованием капитана Ланина!..

Марчевский снова был таким милым и весёлым хозяином, как в начале.

– Может, уже тогда майора? – подсказал он доброжелательно.

Ланин заключил его в объятия и расцеловал.

– Дай Боже, чтобы подтвердились эти слова! – произнёс он обрадованный. – Что-то ведь полагается старому солдату за верную службу его Императорскому Величеству…

Он тяжело вздохнул и намеревался сесть, но инженер взял его под руку и ввёл в другую комнату. Указал рукой на стоящий у стены новенький красиво отполированный секретер – настоящей саксонской работы.

– Предчувствовал в течение долгого времени, что что-то висит в воздухе, – произнёс он, поочерёдно открывая различные дверочки и тайники. – Поэтому приготовился к такой оказии… О, взгляни: здесь ящичек, а там, за ним тайничок, например, для нескольких рублей на чёрный день. Никто о нём не догадывается. А этот высунешь и можешь поставить стакан чая, чтобы был под рукой… Оригинально, не правда ли? – он выпрямился и взглянул на капитана. – Не знаю только, нравится ли тебе этот саксон… Если да, то он принадлежит тебе. В память об этой прекрасной полковничьей похвале. От меня. Сам сделал проект и лично следил за работами.

Ланин придвинул кресло, уселся и в течение долгого времени не мог выдавить ни слова, волнение перехватило ему дыхание. Он откинул голову назад и неподвижными глазами всматривался в потолок, словно там заметил что-то необычное. Его лицо, несмотря на всю свою грубость, казалось, в тот момент и приятным, и привлекательным, и таким счастливым, что из-за этого блаженства всяческие изъяны не имели значения.

– Следовательно, как? – Марчевский прервал господствовавшую вокруг тишину. – Тебе нравится?

Благодарности, которые раздались потом, были тихими, но содержали в себе столько растроганности и беззаветности, что Марчевский взволновался. Он приготовил этот презент, чтобы, как он высказался Квятковскому, ubi'c interes (заключить сделку). Теперь он разобрался в положении, что покупка этого человека оказалась излишней: за этот презент тот отдал ему сердце.

– Знаешь, почему я плачу? – закончил Ланин, вытирая осторожно глаза. – Потому что задел ты мою самую чувственную струну: этот секретер будто создан для моей дочки! Издавна она просила меня о чём-то таком.

Вошёл поручик, который, по-видимому, тяготился уединённым пребыванием в соседней комнате. Ланин энергично выпрямился и охватил его полным триумфа взглядом.

– Смотри, что получил я на память о похвале! – воскликнул он.

Он начал лихорадочно выдвигать ящички, объяснять, повторяя многократно те же самые действия. Когда он нарадовался наконец вволю, уселись они снова у стола. Он налил себе стакан.

– За нашу дружбу! – произнёс он, радостно поглядывая на Марчевского. – Твоё здоровье!

Он поднёс стакан к губам, но не наклонил. После некоторого колебания поставил стакан на прежнее место.

– Позволь, брат, не выпью, – вымолвил он просительно. – Наверное, не сомневаешься, что желаю тебе добра. Однако обещал и жене, и дочке, что сегодня воздержусь. Пусть порадуются вдвоём, когда приду с презентом. Но вы не стесняйтесь. Выпейте и за себя, и за меня.

Марчевский не уговаривал его, даже похвалил и подсунул закуски. Ланин ел с аппетитом, много говорил и был в самом хорошем настроении. И всё веселей поглядывал на товарищей, когда они опорожняли время от времени рюмку.

Прошёл час и другой, беседа становилась всё более приятной и всё более делились они между собой городскими сплетнями. Ланин в каком-то особенно радостном месте забренчал по стакану и сразу взглянул на него с большим волнением.

– Вот и не выпил! – произнёс он радостно. – А говорят, что Ланин – пьяница. Это твоя заслуга, – взглянул он растроганно на Марчевского. – Бог мне свидетель, что кровь бы пустил, чтобы тебя как-то отблагодарить…

Он задумался. Должно быть, что-то необыкновенное пришло ему в голову, потому что лицо его внезапно застыло, а в глазах появилась большая сосредоточенность.

– Знаю! – произнёс он тихо, поднимая указательный палец вверх. – Наверное, это… Знаю я вас хорошо, поляков, и знаю, чем можно вам доставить самое большое удовольствие. Поручик, – его взгляд неуверенно остановился на Чекулаеве, – не считай за плохое, что я сейчас сделаю. Ты порядочный человек. Ты меня понимаешь.

Он встал, выпрямился, легко опёрся руками о стол. Грудь поднялась высоко, медленно раскрылись губы. И сразу взяло начало из них красивое, захватывающее пение на польском языке: