– Так вот, он пишет, – голос Марчевского звучал почти весело, – что эти раковины наделали много шума, но никто не хочет взяться за их определение. Попросту боятся. Если Гумбольдт утверждал, что эти территории находились в давние времена под водой, простиралось здесь море, то твои раковины должны были отрицать это. Потому что ведь они принадлежат к пресноводным…

– Наверное, принадлежат! Я проверил добросовестно во всех книгах, какие смог достать здесь. Впрочем, Потанин согласен со мной.

– Даже подтверждает в письме. Но он не является специалистом в этой области, следовательно, должны сказать это другие. А если бы признали, что это так, ты знаешь, что из этого произошло? Вот черти побрали бы целую теорию великого Гумбольдта! Потому что свидетельствовало это, что здесь и прежде были реки и озёра, а не океан или море. Следовательно, стоило бы выстрелить из большого орудия, потому что каждый боится, чтобы случаем не подвергнуться осмеянию.

– Что на это Потанин?

– Советует работать больше. Просит меня, чтобы исследовал эти теории основательно, сделал разрезы и эскизы и постепенно посылал с краткими описаниями в Московское общество испытателей природы. Мне кажется, что он сделал много.

Ясные мгновение назад глаза Черского начали гаснуть.

– Ланин тебя вспоминал? – Марчевский разгадал, что с ним произошло. – Временно он не стал кружить ему голову. Что до Потанина, человек очень порядочный. Помнит обо всём. Прислал анатомический справочник, который ты просил. Вовремя, как раз пригодится. Я разговаривал с комендантом госпиталя. Если захочешь, можешь даже ассистировать при вскрытии трупов и операциях, он уладит всё. Это тоже неплохой человек, только вот пьяница.

Что-то пришло ему в голову весёлое, он рассмеялся, покачал головой, потом поставил самовар.

– Что хотел тебе ещё сказать?.. – остановился он. – Ага! Благодаря Потанину я получил немного известий о твоей семье…

Он незаметно взглянул на Черского, его лицо внезапно покрыла смертельная бледность.

– Всё там в порядке, – говорил он дальше безразлично, будто не замечая этого. – Мать жива, жива сестра и швагер (зять), появились дети. Поместье не было конфисковано. Полностью принадлежит швагеру.

Марчевский занялся самоваром, потом наполнил стаканы и поставил на стол.

– Пей, пока горячий, – произнёс он, подсовывая сахар. – При такой пыли нужно хорошо прополоскать горло. О чём я говорил?.. А, поместье принадлежит полностью Дугласу. Как случилось, что твоя часть тоже принадлежит ему, Потанин не смог выяснить. Я просил его об осторожности, леший знает, что за этим скрывается… Однако постепенно разузнаем всё. Именно поэтому мать не пишет тебе писем.

Черский выпил чай до дна и отодвинул стакан.

– Должен возвращаться в казармы, – произнёс он безразлично, как будто всего этого не слышал. – Вдруг Ланин меня ищет!

Он забрал книжку, поблагодарил и вышел. Марчевский начал прохаживаться по избе. Задумался, не совершил ли он ошибку, вспоминая как раз сегодня об этом неприятном семейном деле, что жгло Черского, как растравленная рана. Не сомневался он в этом, не вернулось к нему спокойствие, которое сохранялось внешне. Он был убеждён, что отгадал даже то, что не услышал: что за всем этим скрывается какая-то подлость, ведь у Дугласа нет недостатка в деньгах, смог бы что-то прислать. А если мать молчит, то также, наверное, не по собственной вине…

Он своим обычаем уселся у окна и впал в задумчивость. «Как все, он жил до сих пор постоянно, миражом амнистии и дома, – задумывался дальше. – Сегодня вычеркнул дом со своего счёта. Может, и лучше. Самым худшим являются для нас иллюзии…»

Лицо Черского мелькнуло ещё несколько раз перед его глазами и наконец исчезло. Зато появились другие: эти из первой роты и из второй, и из третьей, появились офицеры, чиновники, полицейские, жандармы. При каждом задержался он на миг, взвесил его возможности, что-то проверил, установил, наметил какие-то задания. И снова шёл к следующему…

В это время Черский сидел в небольшом домике прежней госпитальной умывальной и при свете свечи нагревал реторту. Забулькало, он долил какую-то жидкость из пробирки. Поднялся и опустился пар. Он отодвинул горелку, и когда реторта остыла, встряхнул её сильно и взглянул на свет: исчезало замутнение, на дне возникал осадок.

– Закономерно, – обрадовался он громко. – Понимаю эту проблему. Как у вас идёт работа?

Рядом Али-Бек, черкес, препарировал совместно с Марущиком какую-то птицу. Шкурка уже была снята. Черский взял её в руку и осмотрел.