— Нет, — она разворачивается неожиданно оказываясь ко мне лицом, упирается спиной в дверь, которую я все не могу открыть, смотрит неожиданно серьезно, так серьезно, что даже мой похотливый мозг генерирует идею о том, что это все сейчас не просто так происходит, все серьезно сейчас. — Нет. Тебя — не боюсь.

— И правильно делаешь, — отвечаю я единственное, что в данный момент имеет смысл отвечать, и вжимаюсь наконец-то в мягкие губы.

И, бля, да! Я — в нирване!

Никакоих мыслей, никаких вообще!

Оказывается, это так сладко — не думать! Позволить себе такую роскошь!

Рычу, бросая, ко всем херам, вещи, обхватываю ее, облапливаю, словно я — реально тот медведь из чащи, про которого она спрашивала.

Не сильно то я от него отличаюсь сейчас.

Тискаю жадно, как маньяк, дорвавшийся до жертвы, не прекращая целовать, и ощущаю, как Эвита — тает, течет, сходит с ума синхронно со мной.

Это — крутейший уровень безумия, совместного, самого жесткого, разрушающего и созидающего одновременно!

Не сдерживаюсь больше, потому что отклик ее, такой долгожданный и нужный, напрочь сносит крышу.

Потом у нас будет постель, и диван, и сеновал, и травка мягкая на лугу. Все будет.

А сейчас — жесткая дверь за ее спиной, перила, в которые она упирается одной ногой, голой, с тонкими, красивыми пальчиками и узкой аристократической ступней. Я каким-то образом умудряюсь быстро освободить ее от штанины, раскрыть для себя широко, в очередной раз кайфуя от нашей небольшой разницы в росте. Сейчас она — во благо!

Не нужно подхватывать, не нужно на весу держать.

И можно просто чуть присогнуть колени и ворваться в нее снизу — в жадную, обволакивающую влажность, резко, грубо даже, так, чтоб она вскрикнула, не отрываясь от моих губ, потому что невозможно это сделать. Нереально прекратить целовать, прижимать, умирать от кайфа. Останавливаться — нереально! Только двигаться, сильнее, сильнее, сильнее! Выбивать из этих мокрых губ крики, ловить их своим ртом, глушить, сжимать за шею, с удовольствием ощущая, как бьется доверчиво прямо под пальцами пульс. Не пульс — жизнь ее бьется у меня под рукой, словно птенец в гнезде. Накрыть ладонью, держать, ощущая свою власть, свою силу. То, что она — твоя, полностью.

Она изгибается под тобой, стонет, кричит, слезы заливают глаза, такие красивые, такие штормовые сейчас. Смотреть в них, пока трахаешь, пока удар за ударом загоняешь себя в ее тело — отдельный вид кайфа.

Так бывает разве? Ты не думал, что так бывает, не предполагал.

А оно — вот.

Все твое сейчас.

Она плачет, стонет и кончает. Доверчиво льнет к твоим грубым ладоням, полностью доверяя тебе свою жизнь.

И все, что ты можешь в этот момент испытывать — это беспредельное, самое сладкое в мире удовлетворение.

И когда она затихает в твоих руках, слабо выдыхая и всхлипывая, обнимая тебя за мокрую шею и пряча влажный взгляд, приходит понимание.

Ты добился этого, придурок. Ты — получил ее, свое сокровище. Свое самое важное на свете.

Не проеби теперь, дурак. Не проеби только.

— Знаешь, — говорит Эвита, вытягивая вверх по деревянной стене ноги, и я залипаю на них. Опять. Когда-нибудь мне надоест на нее смотреть? Облизывать взглядом? Нет. Никогда не надоест. Никогда. — Знаешь… Это очень странное чувство… Я думала, что уже никогда… Когда ты там, в Вижье, вступился за меня… Это было безумие какое-то. Просто отключение мозга. Я хотела их всех убить. И я понимала, что убью. Просто… Голыми руками не получится… А оружия не было. Когда я била ту тварь, что купил меня, думала только о тебе. О том, что ты еще жив. Ты должен был быть жив. Иначе… Это все не имело смысла…

— Кто тебя научил? — я сижу, привалившись спиной к стене, курю расслабленно, смотрю то на Эвиту, то на ее ступни рядом — по дереву. Не удерживаюсь все же, провожу ладонью по гладкой коже ног, перекидываю себе на плечи их, так, чтоб розовые пятки упирались бревна за моей спиной.

Мы с Эвитой на втором этаже, валяемся на здоровенной кровати, полностью разворошенной и испытавшей себя на прочность суточным секс-марафоном. Хотя, если я хоть что-то понимаю, кровать эта видала и не такое. Мася же где-то спала со своими хоккеистами… Но мы, конечно, тоже не подкачали.

И сейчас, несмотря даже на предельную измотанность и такую же предельную сытость, я глажу ноги моей женщины… И опять ее хочу. Уже не телом даже. Головой. Не могу перестать трогать, раз за разом желая ощутить то, что она — реальна. Она — со мной. Моя. Моя. Я так решил — и она моя.

Осознание этого факта приносит огромное удовлетворение. Еще большее только могут принести ее слова. Те, что она сейчас произносит.

Приятно понимать, что твоя женщина захотела тебя с самого первого взгляда. А, судя по ее словам, это так.