Они выехали на вызов «угроза применения оружия, захват заложника». Психически ненормальный человек, вооруженный двустволкой, украденной у соседа, выставил жену на балкон, на мороз. Сам тщательно и тепло оделся, вышел следом и громко пообещал добавить узор из мозгов супруги на заиндевевшее окно. Гвидон спустился на тросе с балкона сверху: стремительно соскользнул, зафиксировал коленями шею психа, перехватил ствол ружья, отводя в сторону – пуля ушла в воздух – и отправился в свободное падение, отстегнув страховку.

Он забрал только ружье. Псих, получивший удар ребром ладони по виску, осел под ноги жене. Падение с высоты сулило тяжкие телесные повреждения, несовместимые с жизнью – сумасшедший жил на седьмом этаже.

Оказалось, что у Камула совсем другие планы. Гвидон и ружье упали сначала на дерево, потом на чей-то гараж, помяли крышу и скатились в огромный сугроб. Ружье не пострадало. Гвидон вывихнул плечо, сломал ногу и крепко ударился головой. Его погрузили в ожидавшую под домом «Скорую» и отвезли в госпиталь, куда через час явился пылающий гневом Светозар. Врачи восемь раз просили его говорить потише, трижды выставляли из палаты и от безысходности напоили валерьянкой, которая не произвела никакого эффекта. Гвидон, оглушенный падением, втягивал голову в плечи и неумело врал, что страховка отстегнулась сама по себе. Светозар пообещал его уволить, громко хлопнул дверью и удалился.

Два дня в палате довели до беспросветной тоски. Гвидон вспомнил, как медленно приходил в себя в другом госпитале. После взрыва. Теракта. Как мучился от пробелов в памяти, спускался в холл и смотрел на тощую елочку с дождиком из фольги и пересохшими можжевеловыми бусами. Смотрел и не мог понять – праздновал ли он до этого Рождество? Позже всплыло само – дома не праздновали. Ни дни рождения, ни Преломление Хлеба, ни Солнцестояния. Отец-омега ввел это правило после развода. Никаких праздников – и точка.

Светозар явился в палату вечером, в день Изгнания Снопа, осмотрел Гвидона, гипс, спросил:

– До машины доковыляешь?

Гвидон ответил:

– Да.

Он даже не поинтересовался, куда они поедут. Решил, что Светозар докопался до правды, вывезет его за город и собственноручно утопит. Вместо этого они поехали в кондитерскую, где получили заказанный торт, а потом в магазин за майонезом и зеленью.

Светозар забрал его из госпиталя к себе домой – привез, официально познакомил с детьми и мужем, усадил за праздничный стол. Это было так странно, что Гвидон молчал и старался поменьше есть, опасаясь ляпнуть что-нибудь лишнее или разорить командира. Незадолго до полуночи, когда Светозар резал торт, Гвидон признался, что ему больше всего понравились маринованные кабачки. Муж командира удивился тому, что Гвидон их раньше никогда не пробовал, и пообещал выделить банку в День Подарков. То Зимнее Солнцестояние заложило основу многолетней традиции. Гвидона регулярно приглашали в дом, он приносил торт, до отвала наедался маринованных кабачков и утаскивал двухлитровую банку с собой, жалея, что муж Светозара не любит закатывать баллонами.

Думал ли он о том, чтобы рассказать правду? Конечно, думал. Готовил речь, проверял брошюру с письмом, мысленно назначал дату. И каждый раз что-то мешало – то не хотелось портить чужую радость, как в тот день, когда сияющий Светозар объявил, что старший сын поступил в архитектурный институт. То случалась долгожданная возможность расстаться с жизнью, Гвидон попадал в госпиталь, приходил в себя под знакомые гневные вопли и не осмеливался усугубить командирское недовольство. Один раз помешало разжалование Светозара, а потом, в Усть-Белянске, долго было не до разговоров – им выпал тяжелый год, полный проблем.

Время сыграло коварную шутку. За ворохом ежедневных забот Гвидон начал забывать, что совершил преступление. Ушла острота, воспоминания всплывали только после ночных кошмаров и вызывали глухую боль – как при зажившей ране. Теперь он уже не знал, как заговорить со Светозаром.

«Понимаешь, восемь лет назад…»

«Я хочу тебе рассказать о том, что случилось десять лет назад».

Годы пролетели как-то незаметно. Вроде бы и отмечались вехами: кто-то уволился, кого-то наградили, старший сын Светозара закончил институт, средний поступил в университет. Пару лет назад Гвидон твердо решил покаяться, но сначала взорвался вместе с террористом и грузовиком, потом мешали чужие свадьбы и постройка забора, а на Изгнание Снопа в госпиталь загремел Светозар, отхвативший обойму пуль в живот, и сразу стало не до давних грехов – пришлось принять командование отрядом на месяц.

Сентябрьский сон взбаламутил давний осадок. На этот раз Гвидон почувствовал неизбежность разоблачения – и кожей, и каждой шерстинкой. Кусочек теплой осени, солнечный октябрь, разлинованный золотым листопадом, он потратил на приведение дел в порядок. И на обдумывание планов, претерпевших некоторые изменения за годы. Письмо по-прежнему лежало в брошюре – переезжало из Лисогорска в Усть-Белянск, снова в Лисогорск и в Ключевые Воды. Гвидон его перечитал, и не стал ни переписывать, ни исправлять. В конце строк стояла дата. Этих показаний, зафиксированных по относительно свежим следам, должно было хватить за глаза.

Он порадовался тому, что не завел долгосрочных отношений. Сколько раз Светозар пытался его пристроить в хорошие руки – не перечесть. Гвидон наловчился сбегать со второго свидания: на первое его конвоировали, а на втором-третьем оставляли без присмотра – можно было прыгнуть в машину и смыться на рыбалку на три дня. А потом месяц прятаться по гаражам, коротая выходные, чтобы не попасться на глаза Светозару. Наверное, если бы промелькнула искра, он бы поддался искушению, подбросил дров в любовный пожар. Но ни Камул, ни Хлебодарный не дозволили ему встретиться со своей половинкой – уберегли омегу от связи с преступником и позора.