До метро мы шли пешком, я почти тащила его.

– Светинька, почему ты сердишься? Всё ведь так… хорошо! Сегодня праздник, двадцать… какое? Двадцать третье. Когда будет Восьмое марта, ты тоже сможешь пить, сколько захочешь. Ты сегодня мало пила. Водку не пьёшь, коньяк тоже. Вино тебе не понравилось? Не умеют девки выбирать вино. Ты такая красивая, ты самая. Ты всем понравилась, особенно Мише. А он разбирается, он разбирается… в женщинах.

Господи, что мне делать! Его шатает из стороны в сторону, он такой большой, мне его не удержать! Не хватало только, чтобы он свалился в грязный снег в своём новом пальто и новом костюме! В метро он пытался поцеловать меня, я даже пересела на скамейку напротив. Строил умилительные виноватые рожицы… Это было ужасно.

– Это было ужасно! – сказала я утром, когда он брился в ванной. – Ты вёл себя отвратительно.

– Но ты не бросила меня на дороге, – произнёс он задумчиво, глядя на меня из зеркала виноватыми глазами.

– Кончай скорей, пей кофе, на работу опоздаешь.

По дороге на Банный я думала – что делать? Пока мы ещё в Соломенной сторожке, можно остановиться и не связывать с Витей свою жизнь.

Господи, какое счастье, что я не сделала этого!

Конечно, опять поехала зря, из Москвы никто никуда не собирался уезжать. Я вышла из метро на Пушкинской и пошла пешком.

На Красной площади стояла очередь. Она загибалась причудливыми зигзагами и кончалась у крытого грузовика, там что-то давали! Это выражение прочно вошло в наш быт. Не продавали, а именно давали, деньги при этом имели самое, что ни на есть, второстепенное значение.

Давали мужские рубашки, по две штуки. Они были жёлтые и розовые, в прозрачных упаковках, целая машина! Я побежала в хвост очереди. Она двигалась довольно быстро, выбирать было не из чего, размер, деньги, сдача – следующий!

Через час у меня в сумке было две изумительные рубашки Витиного размера.

Я немедленно заняла новую очередь. Ещё час, и я оказалась у грузовика. Рубашек в нём оставалось совсем немного и Витиного размера не было, оставались только маленькие.

Еле дождалась Витиного прихода.

– Примерь, пожалуйста! Размер твой, но в импортных могут быть отклонения.

Рубашки подошли тютелька в тютельку. Это был высший класс.

– Где ты их взяла? А другие цвета были?

– Какие другие цвета! Стоял грузовик на Красной площади, я простояла за ними час в очереди, давали по две штуки. Заняла очередь снова, но твоего размера больше не было.

– Ты стояла два часа в очереди за моими рубашками? Уму непостижимо.

– Почему непостижимо? Рубашки – высший класс.

– Это ты у меня высший класс…

На Восьмое марта они решили всё повторить. Я уже хозяйничала вместе с его девицами, и пил он в меру, во всяком случае, до Соломенной сторожки дошёл вполне пристойно.

Но был ещё один случай. Витя как-то сказал:

– Я хочу тебя познакомить со своим генеральным. Раз в году мы собираемся втроем, ещё с начальником той моей лаборатории, и празднуем день, когда мы предотвратили третью мировую войну. Что ты так смотришь на меня? Вот они тебе подтвердят!

– Как это можно втроём предотвратить войну!

– Мы разработали противоракетный комплекс. И в этот день был запуск ракеты, которая должна была сбить баллистическую, и сбила. Американцы засекли, и их президент дал обратный ход всей подготовке. Можешь мне поверить, сам Г.В. рассказывал, наш генеральный, а уж он-то знал точно. Вот мы и празднуем. Ты придёшь? Они очень хотят с тобой познакомиться. Я сказал Г.В, что ты пишешь стихи, он тоже пишет стихи и песни, их на всех полигонах поют.

Они мне понравились, особенно Г.В. Всё было интересно и здорово вначале! А потом они пили, пили за Витю, который, оказывается, действительно нажимал эту историческую кнопку на полигоне, за полигоны, за противоракетные войска, за армию, за нашу великую страну.

И ещё отдельно за поэзию и за самую прекрасную женщину за этим столом, а женщина была всего одна.

Потом они уехали, а я и поднять с дивана Витю не могла, и уехать одна не могла, ходила по комнате до вечера, пока он не пришёл в себя. Было сплошное отчаянье. Надо смотреть правде в лицо, я выхожу, уже вышла, замуж за пьяницу.

И опять он не знал, как загладить свою вину:

– Ну, не сердись, не надо, прости меня, дурака!

Больше они не праздновали эту дату.

Со старшим Витиным сыном, Иваном, я познакомилась ещё в Соломенной сторожке. Он не приводил туда сыновей, долго не приводил. Наверно, не верил, что я у него навсегда, а ещё с одной женщиной на время знакомить не хотел.

Но тут сломался мой магнитофон, «Электроника». Я его использовала, как диктофон. Когда он в очередной раз сжевал плёнку с репортажем, я не выдержала:

– Я так работать не могу! Мне на Сахалине обещали японский, но у них не получается, наверно, и там дефицит.

– Попробую достать тебе импортный, – сказал Витя и пошёл звонить.

– Иван? Это я. Нужен портативный импортный магнитофон. Только не бракованный и без переплаты. Считай, ты это делаешь для отца. Позвонишь? Не откладывай в долгий ящик, он нужен для работы.