На первом процессе фрау Мастере показывала также, что Мария хотела убить мужа, чтобы выйти замуж за английского сержанта Дональда Райана. На сей раз она признается:

–  Вообще говоря, у Марии не было никаких причин убивать своего мужа. Он предоставлял ей полную свободу, отдавал все деньги и терпеливо сносил даже ее связь с англичанином. Герман Рорбах сам давно уже перестал интересоваться Марией как женщиной. Он постоянно околачивался только около мужчин.

Председательствующий замечает свидетельнице, что ее могут наказать за ложную присягу. В ответ она, заливаясь слезами, выпаливает:

–  Но комиссар Йохум все время твердил мне, что только такими показаниями я могу помочь присяжным получить правильное представление о браке Рорбахов. Приходится снова стать на свидетельское место и фрау Матильде Шотт, которая, опознав выставленное полицией одеяло, первая бросила на Марию Рорбах подозрение. Сейчас после первых же слов: «Клянусь богом…» - она опускает поднятую для присяги руку и, понурив голову, произносит:

–  Я хотела кое-что добавить, господин советник. Мне это вспомнилось потом… - И она тихим голосом рассказывает, что одеяло, которое она продала подсудимой, последнее время брал с собой Герман Рорбах, так как ему приходилось работать за городом.

Адвокат Гросс взволнованно вскакивает.

–  Но, свидетельница, почему же вы не заявили об этом на первом процессе? Вы ведь и тогда, конечно, должны были это знать! Вы дали ложную присягу. Умолчание об известных вам и относящихся к делу фактах так же наказуемо, как и прямая ложь.

Свидетельница не отваживается поднять глаз на адвоката.

–  Комиссар уголовной полиции Йохум не велел мне говорить об этом, так как я не видела, брал ли господин Рорбах это одеяло и в последний раз.

Председательствующий усиленно прочищает горло; прокурор сосредоточенно листает свои бумаги.

Следующим выступает хозяин молочной лавки Иоганнес Ровэдер, видевший, как из трубы рорбаховской квартиры валил густой дым. Эти показания существенно подкрепили на первом процессе версию профессора Шпехта о сожжении головы убитого.

Не замечая бушующих в зале страстей, этот свидетель с прежней уверенностью, не жалея красок, описывает свои наблюдения, сделанные им 11 апреля 1957 года. Он так убежден в своей правоте, что приветливо улыбается доктору Гроссу, когда тот спрашивает у председательствующего разрешения задать свидетелю несколько вопросов.

–  Господин Ровэдер, вы только что говорили, будто видели, как над позолоченной прелестными солнечными лучами крышей Рорбахов рельефно выделялись темные клубы дыма.

Ровэдер складывает на животе руки и улыбается еще шире:

–  Да, разумеется, господин защитник. Не свети солнце так ярко, я наверняка не обратил бы внимания на этот дым. Я как раз только что встал и посмотрел, какая погода. Доктор Гросс, кинув взгляд на свои записи, спрашивает:

–  Помните ли вы, в котором часу это было?

–  Помню, помню, господин защитник. Было ровно пять. Именно в это время я всегда забираю доставленное с фермы молоко.

–  Вы, значит, не допускаете, что это могло быть позднее?

–  Исключено, господин адвокат! Сколько я держу лавку, бидоны с молоком мне всегда привозят в пять часов.

–  Да-да. Вы ведь и на прошлом процессе подтвердили эти показания под присягой.

–  Я и тогда говорил все, как было.

–  Ха, господин Ровэдер! Но что вы скажете, если я докажу вам, что 11 апреля 1957 года солнце взошло только в 5.43 и что в пять часов еще царила кромешная тьма, в которой вы вообще не могли разглядеть никакого дыма?

–  Это неправда! Я видел солнце и дым!
– багровея, кричит Ровэдер.

Двое приглашенных защитником метеорологов подтверждают, что в Мюнстере солнце ежегодно в это время восходит в 5.43. Председательствующий достает из кармана блокнот-календарь и отыскивает листок с 11 апреля.

–  Восход солнца - 5.43, - говорит он и качает головой.

Так час за часом разворачивается на протяжении четырех дней судебный спектакль с участием 12 свидетелей. Для обвинения все, что они говорят, бесполезно. Они сообщают мнения, взгляды, где-то услышанные разговоры об убийстве, они не сообщают только одного - фактов. Немногие свидетели, дававшие на первом процессе конкретные показания о тех или иных событиях, сейчас либо запутываются при перекрестном допросе защитника в противоречиях, либо изобличаются другими свидетелями во лжи и нарушении присяги.

Однако самая трудная задача для доктора Гросса еще впереди - это атака на экспертное заключение, данное на первом процессе. Гросс знает, что профессор Шпехт, признанный прокуратурой корифей, будет отстаивать здесь свою репутацию ученого и не отступит ни на шаг от своих позиций, пока каждая его ошибка не будет неопровержимо и наглядно доказана. Но хуже всего то, что вместе с репутацией Шпехта на карту ставится и репутация всей западногерманской юстиции, а значит, прокуратура и суд будут всячески поддерживать профессора. Первым адвокат приглашает на свидетельское место профессора Кайзера, тем самым сразу пуская в ход самое тяжелое из своих орудий.