– Четыре деревеньки, - поправил Шотан с непроницаемым лицом.
– И я был третьим сыном.

Князь сделал паузу, словно дав собеседникам возможность обдумать услышанное, не слишком долго, впрочем. Курцио выдержал каменное лицо, но в душе отметил дипломатическое искусство князя, со стороны кажущегося тупым мясником. Гайот начал перечисление с себя, так что истина не слишком ужалила болезненное самолюбие аристократов и не вызвала мгновенное отторжение. Шотан, кажется, вообще принял происходящее со сдержанной иронией, хотя именно от него Курцио ждал самой нервной реакции.

– За каждым из нас выстроилась длинная череда родовитых предков, но дали они нам лишь возможности. А сделали мы себя сами. И поэтому лучше многих понимаем, что на свете нет ничего такого, чего нельзя потерять.

Князь шумно перевел дух, Курцио разрывался между желанием аплодировать и отравить Гайота. Отравить, потому что князь с великолепным пренебрежением сломал весь план разговора, который они вдвоем столь тщательно продумали. Аплодировать, потому что, судя по всему, энергичная и демонстративно-откровенная речь горца в итоге оказалась куда эффективнее.

– Словесные кружева пусть заплетают манерные вырожденцы приматоры. А мы люди дела, - завершил мысль Гайот.
– Так что давайте говорить по делу.

Граф молча поправил длинную лакированную прядь, изысканно и намеренно выбившуюся из прически. Поправил кружевной отворот рукава, чтобы ажурный край доходил до середины кисти и ни на волос дальше. Вежливо, но холодно заметил:

– Я ценю откровенность. Ценю ваше чувство юмора, оно… прямолинейно и потому весьма оригинально. Но пока не вижу предмета беседы.

– Вот и славно, - не смутился князь.
– А предмет прост. Друзья мои, есть возможность потерять все. Или, по крайней мере, многое.

В наступившей тишине раздалось несколько хлопков - герцог Вартенслебен скупо аплодировал.

– Блестящая речь, - вымолвил он.
– Что ж, не скажу за… друзей, но мое внимание вы привлекли. Пока, во всяком случае.

Князь молча взглянул на островитянина, дескать, передаю эстафету.

– Дела стоят дороже слов, - сказал Курцио, принимая передачу.
– Но записанные слова иногда оказываются дороже любых дел. Господа, извольте обратить внимание…

Курцио снял с шеи небольшой ключик на стальной цепочке, отпер шкатулку. Достал на свет божий стопку одинаковых листов бумаги, ровно обрезанных и очень хорошего качества. Желтоватая поверхность была покрыта мелкими буковками и числами, от края до края, почти без полей. Почерк на всех листках был один и тот же.

– Прошу.

– Что это?
– безэмоционально спросил граф, не делая даже попытки взять хотя бы один лист. В противовес ему герцог двинул бровью и, кажется, не на шутку заинтересовался.

– Это копии некоторых документов и отчетов, которые сейчас на рассмотрении вашего казначейства и наших Советов. В частности монетного, а также Совета Золота и Серебра. Полагаю, вам известно, что глава последнего вчера прибыла в столицу, чтобы провести некоторую ревизию и урегулировать болезненные вопросы оплаты наиболее «горячих» счетов.

– Счета интересуют меня ровно постольку, поскольку они оплачиваются, - с тем же безразличием сообщил граф.
– У короны нет долгов передо мной или моей ротой.

– Будут, - коротко пообещал Курцио, которому надоел показной декаданс наемника, возомнившего себя аристократом высшей пробы.
– И здесь написано, откуда они возьмутся.

Он положил перед графом отдельный лист, и чуть было не добавил «если вы умеете читать». Шотан поджал губы, бледные и четко обрисованные, как у статуи, но лист взял. А герцог достал из складок белой мантии монокль на ручке из драгоценной кости северного морского зверя.

Несколько минут в кабинете царила тишина, прерываемая лишь слабым, едва заметным шелестом. Несмотря на репутацию человека, который пишет клинком по телам врагов, Шотан читал на удивление бегло, работать с документами он умел. В едва уловимый момент отношение «солдатского графа» к записанному переменилось. Он чуть выпрямился и поджал губы. Курцио воздержался от улыбки, хотя искушение было велико. Островитянин даже знал, на какой именно строчке Шотан из брезгливого слушателя стал внимательным участником.

– Это более чем интересно, не буду скрывать. Но кое-какие числа требуют проверки, - сказал, наконец, Вартенслебен, положив монокль на стол, выложенный тончайшими плитками гематита.

– Увы, эти бумаги должны остаться со мной, - отозвался Курцио с показным сожалением.
– Пришлось немало потрудиться, чтобы добыть копии, ведь мое влияние нынче уже не то, что прежде.

Он встретил несколько удивленный взгляд герцога и графа прямо, с непроницаемой улыбкой. Добавил:

– Мы ведь договорились называть вещи своими именами, не так ли? Нет позора в том, чтобы отметить очевидное.