– Да не боись!
– искренне посмеялся кубический дубиноносец.
– Я пошутил.

Он резко посерьезнел и доверительно пообещал, склонившись к уху менестреля:

– Но если не расплатишься, мы тебя все равно продадим.

И пошел к рубильщикам капусты, оставив Гаваля мучительно гадать, сколько в этой шутке было настоящей шутки.

– Веселые вы люди, - сказал горец, кривя губы в болезненной гримасе. Он сел на пенек, где прежде сидел Артиго, с негромким шипением вытянул ногу.

– Да, не жалуемся, - отозвалась Елена, деловито проверяя воду, чистые тряпки и котелок с кипятком для дезинфекции инструментов. Во «вьетнамском сундучке» еще оставался виноградный спирт, но медичка старалась не тратить дефицитные лекарства, помня, что их запас пополнить не удастся еще долго.

– Ремень, что ли, прикуси, - посоветовала Гамилла на правах добровольной ассистентки.

– Гы, - невнятно буркнул горец.

– Ну, дело твое, пожала плечами Елена, разматывая побуревшую от крови повязку.

Медичка была готова к нагноению и прочим эффектам, однако рана оказалась чистой, с умеренным воспалением и отеком. Все обстояло в точности согласно описанию раненого: засевший чуть выше колена наконечник на сломанном древке. Елена из чистой мстительности - вспомнив грубое «эй» - пошатала обломок, вызвав зубовный скрежет раненого.

– Ну что, приступим, - он достала вырезанную Пантином рогульку. Горец закатил глаза и побелел.

– А может, вина?
– попросил он, мгновенно растеряв гонор и пафос.
– Это… для храбрости и чтобы не больно. Чарочку побольше.

– Можно и вина, - согласилась Елена.
– Только учти, от него у тебя жилы расширятся, кровотечение будет сильнее. Если что не так пойдет, можешь алым истечь.

Горец немного подумал и, когда Елена уж собралась попросить у местных вина, покачал головой.

– Режьте так. Перетерплю.

При свете неяркого солнца у него оказалось довольно молодое, но сильно побитое жизнью лицо. Елена предположила, что лет ему от двадцати пяти до тридцати, вряд ли старше. Нос очень характерный, мощный, с горбинкой, был перебит у переносицы, что делало его окончательно похожим на попугайский клюв. Левое ухо расплющено в блин давним ударом, никаких косичек, голова бритая, так, что видно несколько шрамов. Мужчина носил бороду по северному обычаю, примерно такую же отращивал Сантели - щеки выбриты, зато шея обросла. Черная поросль уже серебрилась нитями ранней седины. Одет он был тоже в сборную солянку по континентальной «моде», без кушака, а на животе, горизонтально, носил в деревянных ножнах большой, типично горский кинжал с рукоятью в виде буквы «Н».

– Как зовут?
– спросила женщина, правя скальпель на самом мелкозернистом камне, смочив поверхность водой.

Она ждала снова чего-нибудь с «г» и «валями», а то и молчания, но горец хмуро ответил:

– Марьядек из Керазетов

– Ищешь удачи на равнинах?
– Елена, в общем, не ждала ответ, скорее занимала время, пока готовилась. Она смыла мокрую каменную пыль с маленького клинка и полила рану тонкой струйкой из кувшина с теплой водой, вымывая сгустки крови.

– Я думала, все ваши в наемных отрядах служат, за доброе серебро. Сними ботинок, а то сейчас в него кровь натечет.

– Надоели горы, - с неожиданной прямотой заявил Марьядек.
– Надоели бараны и дедовские алебарды. Надоели рода, тухумы и старейшины. Надоело, что еще имени своего не выучил, а жену тебе давно подобрали и уже выкуп ее семье должен. Надоело, что служить можно лишь в полку, а жалованья четверть доли получаешь, остальное тухуму засылают. Надоело, что где голова брата и свата лежит, там и твоя лечь должна, хотя на дне ты их видал, козлодеров. Так что я решил - хватит. Моя судьба в моих руках.

Елена сначала не поняла про дно, затем вспомнила, что у горцев не приняты обычные похороны или сожжение покойников. Мертвеца по возможности обезглавливали, череп вываривали до голой кости, чтобы положить в родовой склеп, а тело бросали в реку - пусть уносит как можно дальше быстрым течением. Втихую поговаривали, что из котла с вареной головой должны были отпить по кружке все участники процесса.

– Ладно, приступим, чего воду толочь, - решилась Елена.

Марьядек витиевато, энергично выругался и стиснул зубы, готовясь к боли.

– Мне что делать?
– спросила Гамилла.

– Перетяни вот здесь шнуром и тут держи, - указала медичка и сделала первый надрез, чтобы немного расширить рану и увереннее вставить рогульку.

Марьядек богохульно посулил найти мерзавца, который насторожил самострел, и вставить наконечник ему в зад, однако держался горец хорошо, ногой не дергал. Пантин смывал кровь, бегущую алыми струйками по волосатой ноге, арбалетчица довольно ловко помогала и, надо думать, мотала на ус практику. Пахло костром и подгоревшей кашей на завтрак, а также вкусным курино-рыбным бульоном от томящейся в печи юрмы. Крестьяне продолжали возиться с капустой, теперь среди них прибавилось женщин. Всего на заквашивании работало десяток пейзан или около того. Фрельсова дочь обносила их разбавленным пивом и попутно кормила поджарых куриц, что шатались где угодно и клевали все подряд. Птицы были спортивны, подтянуты и раза в два мельче земных. Гостей угощали завтраком на столе, который вытащили из дома во двор, чтобы не дышать гарью внутри. Раньян выспрашивал дорогу, фрельс чертил условную карту угольком прямо на столешнице.