– Что надобно, то видно!
– ответил Петр.
– Да и твои хитрости без трубы зело заметны. Как давеча с купцами любезничал... Некая персона...

Он покрутил головою, захохотал, подозвал к себе Сильвестра Петровича. Иевлев подошел с куском ветчины, - с начала баталии крошки еще не было во рту.

Петр спросил:

– Вышли шведы?

– Сбираются. Многие, великий шхипер, от ран ослабели, иные от голоду. Мертвых своих не имеют сил похоронить достойно...

Петр кивнул, задумался на мгновение, покусывая кончик пера, потом сказал негромко, словно стесняясь своих слов:

– Помощь надобно им подать, дабы голодные накормлены были, жаждущие напоены. Давеча не велел я жен ихних отпускать, просил парламентер ихний, да ведь как сделаешь?

И, подумав, нахмурившись, он повторил давешнюю фразу:

– Я своим не вотчим, Сильвестр.

Иевлев промолчал.

– С политесом теперь выпустить жен надо, как-никак свое отмучились. Чтобы галант был, невместно иначе...

Сильвестр Петрович поклонился.

– Иди, работай! Бабам шведским вина вели дать ренского али венгерского, оно и подешевле станется. Сам думай, как делать, чтобы и с политесом и не больно сладко. Не то возомнят. Да возвращайся сюда же, отдохнем малость от трудов марсовых. Вели водку солдатам да матросам выкатывать, как-никак заслужили, пусть гуляют вволюшку...

Иевлев вышел, спустился по отлогому берегу к самой воде. Здесь, сидя на раскладном стуле, уже дожидался комендант Нотебурга Шлиппенбах; сверкая ненавидящими глазами, держал шлем на коленях, барабанил по пластинам пальцами. Ладожский ветер шевелил его седые с прозеленью волосы, раздувал длинную бороду.

– Господин Шлиппенбах не может встать по причине ранения в ногу, сказал швед переводчик.
– Господин Шлиппенбах принужден слушать аккордные пункты сидя.

Секретарь Шафиров и поручик Жерлов поняли, принесли Иевлеву скамейку, дабы мог он читать тоже сидя. Сильвестр Петрович развернул на ветру бумагу, кашлянул, стал читать аккордные пункты, написанные Шереметевым с поправками Петра:

– Весь гарнизон с больными и ранеными, со всеми принадлежащими ему вещами отпущен будет в Канцы водою или сухим путем с провожатыми. Коменданту Нотебурга, всем офицерам и солдатам дозволяется выступить с женами и детьми из трех проломов свободно и безопасно, с распущенными знаменами, с музыкою, с четырьмя железными пушками, в полном вооружении, с потребным количеством пороху и с пулями за щекой...

Шлиппенбах выслушал перевод, ему подали перо, он подписал бумагу выше Шереметева, хромая пошел к лодке. Рябов сзади дотронулся до локтя Иевлева:

– По-здорову ли, господин контр-адмирал?

– Живем помаленьку, Иван Савватеевич...

– А народу побито порядком!
– молвил лоцман.
– До шести сотен. Могилу копают братскую... Сухарика дать?

Он разломил пополам огромный ржаной сухарь с торчащими остьями, аппетитно откусил от своей половины. Иевлев тоже стал жевать, отдавая приказания, как вести шведам в крепость харчи.

– Еще кормить их, клятых!
– сказал Рябов.

– Надо!
– ответил Иевлев.

В полках под соснами ударили в барабаны - к водке. Возле распиленных пополам бочек стояли старшины - вина в этот день не жалели никому. Из царского шатра доносились веселые клики, на лужку, перед государевым знаменем, играли рожечники. Александр Данилович в своей яркой, цвета пламени, рубашке выскочил козырем вперед, прошелся ловким плясом. Гвардейцы проводили бомбардирского поручика одобрительным хохотом, веселыми возгласами:

– Славно!

– Сей - могет!

– Делай, Данилыч!

– Жги, господин поручик! Рви!

За Меншиковым - белый от выпитого вина, с остановившимся взглядом и встрепанными волосами - появился купец-самосожженец, пошел с перебором, молодецкой выходкой. Александр Данилыч сунул пальцы в рот, засвистал лесным лешим, завился перед купцом, пошел кружиться, манить пальчиками, визжать на разные голоса. За ними двоими плавно, ровными стопами, с улыбкой появился Аникита Иванович Репнин, под ноги пляшущим кинулись плясуны-гвардейцы, завертелись волчками под быстрые переборы рожечной музыки:

Тары-бары-растабары,

Серы волки выходили,

Белы снеги выпадали...

– Чаще, рожечники!
– молил Меншиков.
– Чаще, други!

Самосожженец, перебирая на месте козловыми сапожками, визжал:

– Утешь, Данилыч! Еще утешь! По смерть не забуду! Утешь, сокол!

А в царевом шатре кричали "виват" фельдмаршалу Шереметеву, бомбардирскому капитану Петру Михайлову, Репнину, Памбургу, Варлану...

В сумерки Сильвестр Петрович отдал приказ выпускать шведов. В крепости глухо забили барабаны, в проломе появился знаменосец в латах, за ним шел Шлиппенбах. Каждый солдат имел во рту две пули, нес ружье, шпагу, ранец с припасами. Солдат и офицеров вышло всего сорок один человек, за ними шли женщины. Раненых понесли на носилках русские матросы.

– Еще на караулах человек с десяток!
– произнес Шереметев.
– Остальные побиты. Корить нечем - хорошо дрались...

Ночью Петр узнал, что генерал Кронгиорт идет на помощь шведам. Тотчас же в верейке он вместе с Шереметевым и Сильвестром Петровичем переплыл Неву и приказал шведскому майору снять караулы. Швед сделал вид, что не понимает.

– Вяжи его!
– велел Петр.
– Тогда поймет!

Майора поволокли в сторону, он крикнул громко, пронзительно по-шведски своим караульщикам, чтобы кидали факелы в пороховые погребы. Сильвестр Петрович ударил солдата шведа головою в живот, полковник Чамберс схватил другого за глотку. Секретарь Шафиров пихал факелы в бочку с водой. В кромешной тьме стало так тихо, что все услышали шелест дождя...