Дверь распахнулась во всю ширь, и красноватый отблеск лег на лицо говорившего. Клаус увидел глубоко запавшие глаза, морщины и большой крючковатый нос, нависший над подбородком, из которого торчала редкая седая щетина. На голове красовалась старая мятая шляпа с большими полями и заостренной тульей. Тело укутывал бесформенный балахон. Так что юноша снова не понял, кто перед ним – старик или старуха. Пожалуй, все-таки старуха. Она – или все-таки он? – посторонилась, пропуская незваного гостя в дом. Клаус благодарно поклонился, сняв свою шляпу с ястребиным пером, и вошел. И сразу же увидел тлеющий огонь в очаге, тот самый, что служил ему путеводной звездой в этом гнилом, объятом ночной тьмой лесу.

Над очагом висел большой котел, в котором булькало пахучее варево. Под низким потолком были развешаны пучки трав и какие-то бесформенные, тускло отблескивающие куски кожи. Мебели в хижине почти не было, если не считать застеленного лоскутным одеялом ложа, грубо сколоченного дощатого стола да пары табуретов. На стенах висели полки с посудой и различной утварью. Зато в дальнем углу громоздился большой открытый сундук. Сзади хлопнула дверь – это вошла хозяйка. Да, теперь Клаус отчетливо видел, что это древняя старуха, в движениях которой еще сохранились следы былой женственности. Словно не замечая гостя, бродила она по своему обиталищу и что-то бормотала себе под нос.

– Голоден? – вдруг спросила она.

Клаус хотел было сказать нет, но оказалось, что в животе у него пусто, как в брошенном белкой дупле.

– У меня есть съестное с собой, хозяюшка, – пробормотал он. – Могу тебя угостить.

Старуха лишь отмахнулась.

– Свое прибереги, – пробурчала она. – Еще пригодится. Ты лучше бери табурет и к столу садись.

Юноша повиновался. Он подхватил один из табуретов и подсел к столу. Хозяйка лесной хижины брякнула перед ним на замызганную столешницу оловянную ложку. Потом сняла с полки глиняную миску и наполнила ее пахучим варевом из котла. Когда миска оказалась перед Клаусом, тот понял, что это овощное рагу с мясом – блюдо, которое он очень любил, но которым ему редко доводилось лакомиться. Неудивительно, что юноша немедленно схватил ложку и мигом выскоблил миску до дна. В вареве оказалось много перца, и во рту у едока все горело. Радушная хозяйка наполнила большую кружку элем и поставила перед гостем, который с наслаждением припал к напитку.

Насытившись и утолив жажду, Клаус почувствовал, что его неудержимо клонит ко сну. Старуха притащила набитый соломой матрас и бросила его возле очага. Юноша сонно поблагодарил хозяйку, кое-как стянул ботфорты и рухнул на постель. Он спал как убитый и не видел того, что происходило в хижине. Хозяйка сняла котел с варевом с огня и повесила другой, наполненный водой. Подкинула в очаг дровишек. Когда вода в котле закипела, старуха принялась бросать в нее пучки трав и лягушачьи шкурки, что сушились на веревке. При этом она стала бормотать и пришептывать.

Густой пар с резким неприятным запахом начал подниматься над котлом, но хозяйка хижины вдыхала его с наслаждением. Глаза ее закатились под лоб. Старуха стала раскачиваться из стороны в сторону, кружить на месте, притопывать. Ее шепотки и бормотания становились все громче, сливаясь в одну колдовскую песню. Гость спал, а хозяйка плясала и пела, выводя древние заклинания. И будто прозрачными становились стены ее неказистого строения, а за ними простиралась не ночная чащоба, а заснеженный склон исполинской горы. И в ней будто бы щель зияла, а оттуда шел густой дым. Вдруг в хижине послышался резкий, но бесплотный голос:

«Зачем звала, сестра Шептунья?»

– Гость у меня, сестра Ведунья, – пробормотала старуха. – Из захудалого королевства идет. До твоей горы идет, сестрица.

«Молод ли?»

– Молод, – отвечала хозяйка хижины. – Красив, удачлив, глуп…

«Хорошо, сестрица, – удовлетворенно проговорил голос. – Такой мне и надобен. Сотру красу лица его, присвою удачу. Излечится он от глупости, да поздно будет».

– Направлю его к тебе, сестра Ведунья.

«Он и сам ко мне направится, – возразила та. – О том я давно позаботилась. Ты лучше скажи мне, сестра Шептунья, где вторая?»

– Не ведаю, сестрица, – откликнулась старуха. – Не приходила. Должно быть, другой дорогой шастает.

«Ну и ладно, – буркнула Ведунья. – О том пусть не у нас голова болит, а у братца».

– Пусть так, – согласилась Шептунья и, сняв котел с треноги над очагом, вынесла его на крыльцо и выплеснула содержимое во тьму. Вернувшись в дом, она долго стояла над спящим дровосеком. Потом взяла из шкатулки иглу с красной ниткой и несколькими стежками вышила на заплечном мешке путника опрокинутую пятиконечную звезду.

Ночь миновала. Рассветный луч проник сквозь окошко и коснулся лица спящего, пощекотал ноздри. Клаус чихнул и проснулся. Хижина была пуста. На столе стоял котел с теплым еще рагу и кружка с родниковой водой. Юноша позавтракал. Не зная, как отблагодарить гостеприимную хозяйку, он порылся в своем мешке и извлек из него вышитый матерью платочек. Положив его на стол, подхватил сумку и покинул хижину. Не успел он отойти от обиталища лесной ведьмы и на десяток шагов, как под ноги ему подвернулась тропинка, петляющая между гнилых стволов и уводящая в даль, налитую солнцем.