Мама улыбнулась. По её щекам текли слёзы.

– Слава богу, – прошептала она.

Мозг шевелился лениво, с трудом вспоминая нужные слова.

– Что со мной? – Наконец-то выдал мозг команду речевому аппарату. Губы непослушно изрекли: Што с мны?

– Слава богу, – повторила мама дрожащими губами сквозь всхлипывания. – Болеешь ты… Какая-то тяжёлая форма лихорадки. Была… Тебя привезли из рейса сразу в больницу рыбаков.

Она, всхлипнув, завыла в голос, потом дрожащими губами продолжила:

– Три месяца под капельницами. Или в коме… Я не знаю… Нас не пускали… Инфекция… Какие-то особые врачи занимались… Из Москвы приехали. Потом отдали домой, сказали, скоро придёшь в себя, инфекции нет… Выхаживайте…

Она снова завыла.

– Вот и вы-вы… выхаживаем…

Глаза закрылись. Я глубоко вздохнул. Пустота в голове и мерзкий виртуальный запах уже не мешали. Мне было пофиг. Я был дома… И рядом была мама.

Тело не хотело восстанавливаться. Оно и так неплохо себя чувствовало, лежа пластом. Мозг тоже, сволочь, не хотел думать. Организм прорастал в диван. И я понимал, что ему быть абсолютным овощем нравится. Прости господи… Не дай бог.

Мной занимались родители. Моим непослушным телом и ленивым мозгом. А мне ничего не хотеось, как в аутотренинге: вам не хочется двигать руками и ногами, не хочется шевелиться. Тёплая тяжесть наполнила ваше тело… Ваше тело свинцово тяжёлое… Лёгкий ветерок овевает ваш лоб… Голова свободна от мыслей. Голова светлая и ясная… И пустая…

Папа сделал систему блоков, и, пропустив через них верёвки, дёргал моими руками и ногами. Он наловчился так, что даже я удивлялся, как они ловко вышагивали в воздухе.

– Это мой тренажёр, – шутил папа. – И тебе полезно, и мне…

Потом он переворачивал меня на живот и продолжал процедуру растягивая меня назад.

– "Органы движения, органы движения…", – часто вспоминал он фразу из фильма "Любовь и голуби".

Потом он делал мне массаж всего тела.

– Ты вставай давай! Нечего разлёживаться! – Бурчал отец, но запах не проходил, а с ним не проходила апатия.

Как-то вечером по телевизору показывали выступление юмориста-сатирика Жванецкого Михал Михалыча. Мне он всегда нравился, и я стал прислушиваться к знакомым дословно юморескам.

– … И почему за окном неподвижно стоят деревья, а под кроватью стучат колёса и выжатый лимон с лапками? Видимо канарейку выдавил в бокал. Будем ждать вспышек памяти или сведений со стороны…

Жванецкий закончил под телевизионные аплодисменты и под всхлипывания моей мамы. Отец тоже крякнул и поднялся с кресла. Он подошёл ближе и спросил:

– Слышал? Похоже, это про тебя… А, Мишаня? Кто так тебя выжал? Что случилось? Это доктора, что ли? Своими лекарствами? Не бывает так… Они тебе весь мозг выжали, как лимон… Ты, это…Не превращайся в канарейку… Мать пожалей.

Последние слова он прошептал, но мама всё равно услышала и, взвыв, выбежала из комнаты и спряталась в ванной. Ушёл и отец.

Я погасил висящий на стене за моей головой плоский торшер, подаренный маме дядей Геной, заложил руки за голову и задумался.

– Лимон с лапками… – вслух произнёс я и хихикнул.

Я вынул из-за головы руки и прикоснулся ими к лицу.

– Бля…Руки… Шевелятся…

Руки схватились за висящие с потолка верёвки тренажёров и попробовали подтянуться. Хрен вам, называется. Но настроение у меня вдруг стало улучшаться. Апатия с каждым рывком ослабевших мышц отступала, зато наваливалась слабость. Тело задрожало и опало на диван. Сердце билось, как несущаяся галопом лошадь. Тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык…

– Так… Этого ещё не хватало…

Галопирующий ритм сердца являлся показателем недостаточности миокарда.

– А ты что хотел?! – Возмутился вдруг разум. – Лежишь тут месяцами, а потом вдруг дёргаться начинаешь! Как полудохлая канарейка…

Дополнительный тон имел низкую частоту. Левый желудочек недорабатывал из-за своей гипертрофии.

– Как и в тот раз… Да… Патология… И как следствие – стенокардия и гипертония после сорока…

– Так, млять, после сорока, а не в двадцать шесть! – Вскричал разум.

– Ты кто? – Спросил я.

– Хрен в пальто! – Сказал разум. – Сам, млять, с собой разговариваешь… Вообще охренел?!

– У-у-у-у… Как всё запущено-то… – сказал я сам себе.

– А ты думал… Сознание, брат, если им не владеть, имеет свойство раздваиваться и раздваиваться. Так что… Соберись, тряпка, если не хочешь разорваться на тысячу маленьких медвежат. С твоими-то коробочками и ящичками в мозгу.

Вспомнив про "коробочки и ящички", я вдруг ощутил вспышку в мозге, как от свето-шумовой гранаты, и вспомнил всё.