от её носа, мира панорамы,

близняшке старшей не мешало, право.

Ходила гордо и смотрела прямо.

Двумя глазами цвета коньяка

взирала младшая, застенчивая, как

венецианка Дездемона, ожидая…

чего, пока не знала и сама.

Богатство матери укрыло от страданий.

В груди присутствовал трагедии размах.

Контрастом с одноглазою сестрицей

она мечту лелеяла: влюбиться.

Владела мать салоном красоты,

под стать ему, была, как Сиф, красива.

Но, сколько б в дом ни приносила тыщ,

сама являлась дома – ночь от силы.

Среди подруг царица, леди-босс,

жила, как будто пробегала кросс.

Менялись нянечки со скоростью такой,

что в именах "по вызову" мамаш

терялись сёстры. Матери покой

не снился даже. Та, впадая в раж,

стремясь вип-карту жизни получить,

сама для них забыла жизнью быть.

О прошлом Вита думала немного.

Казалось, что не думала совсем.

За правдой россказней следила ох не строго,

былое путала ради рабочих схем.

То ль лётчик, то ли капитан – отец.

«Герой войны. Погиб в воде». Конец.

Читать любила старшая, и знала

про облака для тайного соития.

Инесса ж, фантазёрка, представляла

в мать кончившего – минимум Юпитером.

Со снимка он глядел в её обители.

«Его ль портрет?» – насмешка первой, мнительной.

По большей части было всё равно

ей, фейс там padre иль какой каналии.

Зато, общением обкрадена, как нож

в груди, вопросов Лора сталь таскала, и

шла с ними к сонму текстовых мужчин,

кто, опочив, мысль в книгах заключил.

Ни мать, ни отчимы на вечер, ни друзья

maman их, творчески раскрашенные, в шубах,

не знали, как устроена земля,

и почему так людям боги любы.

Да и богам на кой сдалися мы,

красой души недалеки от мымр.

Сначала, собираясь после выставок

в их дом над морем (с черепичной крышей),

как хор, дивились, мол, дитё порок

ума вынашивает, суть совсем не слыша.

Непонятая, так и замолчала

в красивом почти замке у причала.

Зато гулять, сколь хочешь, было можно.

Шумела, всепрощающа, волна.

И, всякую оставив осторожность,

бродила по кайме воды одна

из двух – девчонка с бледным правым глазом

(не отличая, мудрено рассказ весть).

Особо почитала море ночью,

сходящееся с небом тьмою бездн.

И звёзды, как историй многоточия,

ей освещали путь. Инесса без

дневного света редко выходила.

Их было две: на два всё и делилось.

Как всё, делили комнату. Окно

над правою кроватью – деревянное,

а слева – нарисованное. Странно так:

Инессин вид – во двор, а не в кино.

Порядок был у ней на половине.

Тонуло "лево" в бардака пучине.

Кудрявы были волосы обеих,

вились, как крылья, золотым каштаном.

Небрежный кок крутила Лора. Стан ей

толстовки крыли. Как арабка, веки

чернила, и глядела в чёрном свете

на всё, что люди сделали планете.

На подоконнике цветы Инесса

выращивала нежно, словно мать

всему живому. Ей бы ездить в лес, но

она боялась… дебрей, так сказать.

Вся в родинках, дышала через кожу

наружу ль, внутрь ли, нежностью тревожной.

Все исходила в городе заброшки

и кладбища её двойник-сестра.

Там в одиночестве могла подумать. Всё же

подросток – это странная пора!

Чем горячее сердце, тем больнее

ему, задавленному мыслей Колизеем.

Тогда обеим было по семнадцать.

«Учились жить», – про возраст говорят.

Инесса научилась одеваться

со вкусом, в тон изнанке. Каждый рад

заняться делом, что выходит лучше прочих.

Кому-то близок день, иным же – ночи.

Одна за трату времени чла моду.

Вторая секс считала неприличием.