Вслух «Бурю» декламировала, скалясь.

Инесса слушала, коленки подобрав:

тени ресниц ей под глаза вонзались,

и вздох порой срывался с губ. One love –

истории любви для романтичной

двухглазки, этим от сестры отличной.

Под репутацией в учебном заведении

гуляешь, как под шляпой – мушкетёр.

Считали Лору чокнутой, с кем лучше не

якшаться, в избежанье травм от ссор.

За ней, как тень, вторая. Диво дивное,

прекрасное и очень уязвимое.

Мелькали эпизоды. Отношение

их красило, с каким на них взирала.

Одно и то же время, например,

мечом драло или, взрыхлив оралом,

заглаживало "той себя" принятие.

Увидеть можно целое, не взять его.

– Что, развлекаешься? – раздался чей-то голос,

глубокий, мягкий: женский. За плечом. И,

отпрянув от окна, вдруг видит Лора… Волос

черней, чем ночь, с короткой ровной чёлкой.

Напротив села дама, за очками

темнящими взгляд пряча, будто в камень

тот обратить способен, глядя прямо.

«Как призрак Барбары», – подумала девчонка.

На зеркало похожа чем-то дама:

такой же рот кривой и профиль тонкий.

– Красиво здесь, – ответила, помявшись,

хозяйке – гостья сна, отведав яства,

меню составившие в этом заведении.

– Нет в прошлом правды, сколько ни смотри.

В погоне за былого приведеньями

мы норовим вернуться в эти дни,

но, если рай и был, то он – до времени.

Резона дубу нет – мечтать стать семенем.

Бывали ведь моменты (помнишь их?),

казалось, что, притронувшись к великому,

ты растворилась в негах неземных.

Вернувшись вниз же, превращалась в крик сама

о том, насколько бренно существо,

и удержать не в силах ничего.

– Да, помню, – честно ей призналась Лора. –

Но эта память – будто не моя.

Такое чувствовать, будь людям не в укор, не

способен тот, чей дом ещё Земля.

Когда рассказ писала, раздробившись

в героев, становилась целой. Мир весь

охватывала: камни и растения,

зверей, людей. Притом их всех любя.

А после вновь меня ждало падение

в пределы ограниченной себя.

Которой иногда… ну слишком больно

смотреть в глаза своей же преисподней.

От чтения – иначе. Там с людьми,

меня же выражавшими, встречалась.

Поняв, я потому любила их.

И грусть их ощущала я, и шалость.

Чужие жизни в книгах проживала, и

к месту – на мессе, как и в вакханалии.

А музыка тревожит грудь волной.

От музыки плывём, ногой в Нирване.

Самой мне вряд ли петь на сцене, но

звук выражать умеет несказанное.

Есть вещи, что, убив их наблюдателя,

в прекрасное умеют превращать его.

Я думаю про Бога так: его нет,

как автора в самом его рассказе,

но без него – рассказа нет. Иль бред

выходит у людей, без всякой связи

всего со всем. Связует всё любовь.

Убив отдельность, красит мир собой.

Страдаем ото лжи, от искажения

того, что носит имя Идеал,

желанье перепутав с отторжением.

А яблока в саду никто не жрал.

Я яблоки люблю, но искалеченным

мир не приемлю, как себя – без вечности.

Она ж во мне от силы что на час.

Нельзя жить, как в раю. Мы в лабиринте

зеркальном. Минотавр ждёт где-то нас:

понять, что он – ты сам… задача, видишь,

не в том, чтобы, приняв блаженный вид,

встречать смиреньем боль, но в том, чтоб зрить

все результаты собственных деяний.

Раз убиваешь, будь готов убитым быть.

Есть только отражения мечтаний,

о добром ли, о злом, не суть. Я выть

порой готова от своих желаний!

Лишь погрузившись в зло, поймёшь, что есть свет.

Кивнула женщина, поняв её тираду: