И тихо плакала… чему же? Не началу ль?

Вперёд не знала, но зато всё ощущала.

В соседнем городе была, побольше, Вита.

С театра вышла с ухажёром. «Муж на час»

её позвал в гостиницу. Сердито

она от предложенья отреклась.

Не потому, что он не нравился совсем ей.

Не подходило к акту настроенье.

Диана, возлежа в Грибных объятиях,

про сына думала. Важнее сын, чем муж,

для женщины хтонической. Познать её

лучше того, кто ею был (и в ней, к тому ж)

не может ни любовник, ни супруг.

Явилось озарение… да, "вдруг".

Сам мексиканец спал, опустошённый

после горячих ласк подруги зрелой.

Себе был на уме он. Бес шалил в нём,

но без последствий пагубных для дела.

Ему никто не нужен был, ну, кроме

себя: в себе мы все живём, как в доме.

Царь, криминальный лидер, в красных тапках

смотрел на дочь, учащую уроки.

Он для неё был первоклассным папкой,

не слишком мягким и не слишком строгим.

Жена ему наскучила давно,

но для ребёнка жил с ней всё равно.

Алиса (так её они назвали)

была в соседнем классе от сестёр.

Семнадцать было ей, шла на медаль, и

язык её, как Лорин, был остёр.

С ней цапались они порой, однако

не той, а этой доводилось плакать.

Весь город охватить не в состоянии

ни я, ни кто-либо, схватившись за перо.

Кому-то счастье, а кому-то наказание…

Все клетки начинаются ядром:

потенциал грядущего величия

отдельно спал в особняке готическом.

Я сверху наблюдаю за собой

меняющейся, временной (с любым

ударным слогом). Центр мой – покой,

движенье видит, не затронут им.

Бессмертье смотрит в собственную смерть.

Бесстрастье примеряет платье: страсть.

Безмерность носит тело, меру мер.

Всецелое общается, как часть.

Когда сама находишься за временем,

в нём становленье значит только сон,

который правится щелчком одним:

сознанием, что "исходный я – не он".

Со временем мы в контрах, господа.

Рассказывать его мне очень сложно.

"Вчера" и "завтра" опись ещё дам,

а вот период… Время дышит ложью.

Порой нам кажется, что тянутся года.

Моргнёшь два раза – всё исчезло без следа.

Была моложе, верила, что счастие

скрывается там где-то, за углом.

А раньше, до того, как сладострастие

дало в башку, уж знала: мир – дурдом,

мы все немного этого… того.

«Я знаю всё, не знаю ничего».

Мы счастливы, своё я забывая.

Умны, как Бог, в безумном состоянии.

Когда лежим, внутри себя летаем.

И рады предвкушению свидания.

На вкус, что есть – не то, что ожидается.

Мечту собою травим, как жида – нацист 4 .

Убрать себя из времени на время,

значит, узреть времён всех панораму.

Воспоминанья души наши греют

уж тем, что можем просто озирать их.

Они нам целыми и завершёнными мерещатся,

ведь взгляд снаружи – это взгляд из вечности.

Я так люблю болтать, когда не слушают,

что, наблюдай кто, принял бы за психа.

В том фокус: остаются одни уши лишь,

там, сверху. Да, туда бросаю стих свой.

Во времени, как в море, всё потонет.

И лекции, и драки, и тектоник.

Зато я убеждаюсь непрерывно,

что мир вокруг творим мы из себя.

Мысль не нова; но не был нов и Рим, где

сходились все концы: дорог и бяк.

Сегодня вышла к морю. Посидела.

Поговорила с первым встречным о пределах

и их отсутствии, о духах, Кастанеде,

которого до сих пор не читала