Они, отверженцы,-- его родные, Хитров рынок Для него родина.

При прощаньях арестантов в пересыльной тюрьме"

оавляющихся в Сибирь в каторжные работы без емка, оставшиеся здесь говорят:

Прощай, бог даст увидимся в "Каторге".

. Постараемся!
– -отвечают сибиряки, и перед гла

ами их рисуется Хитров рынок и трактир "Каторга".

J/[ в Сибири при встрече с беглыми арестанты-москвичи повторяют то же заветное слово...

Был сырой, осенний вечер, когда я в последний раз отворил низкую грязную дверь "Каторги"; мне навстречу пахнул столб белого пара, смеси махорки, сизухи и прелой тряпки.

Гомон стоял невообразимый. Неясные фигуры, брань, лихие песни, звуки гармоники и кларнета, бурленье пьяных, стук стеклянной посуды, крики о помощи... Все это смешивалось в общий хаос, каждый звук раздавался сам по себе, и ни на одном из них нельзя было остановить своего внимания...

С чем бы сравнить эту картину?!

Нет! Видимое мной не похоже на жилище людей, шумно празднующих какое-нибудь торжество... Нет, это не то... Не похоже оно и на берлогу диких зверей, отчаянно дерущихся между собой за кровавую добычу... Опять не то...

Может быть, читатели, вы слыхали от старых нянек сказку о Лысой горе, куда слетаются ведьмы, оборотни, нетопыри, совы, упыри, черти всех возрастов и состоянии справлять адский карнавал? Что-то напоминающее этот сказочный карнавал я и увидел здесь. На полу лежал босой старик с раскровавленяым лицом. Он лежал на спине и судорожно подергивался... 1-130 рта шла кровавая пена...

А как раз над его головой, откинувшись на спинку самодельного стула, под звуки квартета и гармоники ставной солдат в опорках ревет дикую песню:

Ка-да я был слабодна-ай мальчик...

Головой с бутылкой водки к двумя стаканами перегнул через лежавшего и побежал дальше...

прошел в середину залы и сел у единственного пустого столика.

Все те же типы, те же лица, что и прежде Лаврова я знаю давно. Он сын священника, семинарист, совершенно спившийся с кругу и ставший безвозвратным завсегдатаем "Каторги" и ночлежных притонов. За все посещения мною в продолжение многих лет "Каторги" я никогда не видал Лаврова трезвым... Это-здоровенный двадцатипятилетний малый, с громадной, всклокоченной головой, вечно босой, с совершенно одичавшим, животным лицом. Кроме водки, он ничего не признает, и только страшно сильная натура выносит такую беспросыпную, голодную жизнь...

К нашему столу подошла одна из "теток", баба лет тридцати, и, назвав меня "кавалером", попросила угостить "папиросочкой". Вскоре за ней подсел и мужик, справлявшийся у Лаврова обо мне и успокоившийся окончательно, когда после Лаврова один из половых, знавших меня, объяснил ему, что я не сыщик.

Уж извините, очень приятно быть знакомыми-с, а мы было в вас ошиблись, думали, "легаш",-- протянулон мне руку, без приглашения садясь за стол.

Водочки дозвольте, а мы вам песенку сыграем. Вы у нас и так гостя спугнули,-- указывая на место, где сидел плечистый брюнет, сказал песенник.

Я дал два двугривенных, и песенники грянули "Капказскую".

В дверях главной залы появился новый субъект, красивый, щегольски одетый мужчина средних лет, с ловко расчесанной на обе стороны бородкой. На руках его горели дорогие бриллиантовые перстни, а из-под темной визитки сбегала по жилету толстая, изящная золотая цепь, увешанная брелоками.

То был хозяин заведения, теперь почетный гражданин и кавалер, казначей одного благотворительного общества, а ранее--буфетчик в трактире на том же Хитровом рынке теперь умершего Марка Афанасьева.

Хозяин самодовольно взглянул на плоды рук своих, на гудевшую пьяную ватагу, мановением руки приказал убрать все еще лежавшего и хрипевшего старика и сел за "хозяйский" стол у буфета за чай...

"Каторга" не обратила никакого внимания на хозяина и гудела по-прежнему...

В углу барышник снимал сапоги с загулявшего маете-го окруженного "тетками", и торговался, тщательно нотиривая голеиищи и стараясь отодрать подошву.

ТрИ рубля, хошь умри!--топая босой ногой погрязному полу, упирался мастеровой. ^

Шесть гривень хошь,-- получай!
– - в десятый раз

овторяли оба, и каждый раз барышник тыкал в лицо сапогами мастеровому, показывая, будто "подметки-то отопрели, оголтелый черт! Три рубли, пра, черт!"

Отопрели! Сам ты, рыжая швабра, отопрел! Нет,ты кажи, где отопрели? Это дом, а не сапоги, дом...

Карраул, убили!
– -заглушили слова торгующихсядикие крики во весь пласт рухнувшей на грязный пол "тетки", которую кулаком хватил по лицу за какое-то слово невпопад ее возлюбленный.