От мамы и папы всегда веяло теплом, необъятной любовью и заботой, но, пытаясь вспомнить, что же исходило от других, я не нахожу иного слова, кроме как настороженность. Для них я была первым ребенком в храме. Первым ребенком Эолин. И правильно ли будет сказать, что для всех них я была объектом изучения? Именно, ведь все осознали, что в скором времени и им предстоит стать отцами.

Поначалу, как говорил мой отец, они и вовсе не решались ко мне походить. По словам Господина Валефора, я походила на неуемный комок энергии, что не мог сидеть смирно на руках и постоянно падал. Когда я кричала, меня боялись, когда я сидела смирно, за мной наблюдали. В то время, думаю, каждый пытался представить своего ребенка, каждый желала стать достойным отцом, наверное, именно это побудило других мужей проявить себя в качестве воспитателей. Не последнюю роль сыграло и то, что отцу пришлось тогда заняться кланом, а мама была занята заботой о только родившихся двойняшках: о Дейриа и её брате Дейрасе.

Помню, тогда на плечи Ориаса свалилось двойное счастье, и, если дочка была тихой с рождения, то вот сын, словно бы для равновесия, орал как создание тьмы. Большой маар, единственный из всех мужей, кроме моего отца, знавший, как общаться с детьми, оказался абсолютно и безоговорочно занят. И я оказалась лицом к лицу с теми, кто знал, что такое дети, в теории.

Барбатос учился очень быстро, и с ним всегда было весело. Он часто обращался в огромного лиса, катал меня на спине, рассказывал сказки, а после вдруг вел к тренировочному лагерю, где бились войска. Подобный контраст, безусловно, возымел на меня большое впечатление, и, убаюканная его приятным голосом, я во все красные от ужаса глаза смотрела, как начинающие бойцы бьют друг друга деревянными мечами, обливаясь потом. После этого мы шли кушать. Впрочем, кушал только Барбатос, потому что у меня перед глазами ещё стояли кричащие люди в доспехах. Ему казалось, что мне нравилось, а я покорно поглощала все, что мне давали. Драться я, конечно, не научилась, но многое узнала о стратегиях, стилях сражения и оружии, что было странно для маленькой девочки, но полезно для будущей Госпожи. А ещё я научилась есть в тех ситуациях, когда кругом что-то, что отбивает аппетит.

Господин Валефор всегда водил меня за руку. Мы часто гуляли, посещая цирки, театры, галереи, и выглядели при этом самыми родовитыми аристократами, одетыми по последней моде. Первый муж Эолин был очень умным, он многое мне рассказывал, однако, мой детский ум запоминал лишь то, что казалось мне действительно интересным. Он часто говорил о том, что нужно сохранять достоинство до конца, что учиться на чужих ошибках гораздо правильнее, но только сейчас я могу понять всю мудрость его слов. Тогда же мне было скучно. Мне нравились светские мероприятия, где каждый норовил дать мне подарок, однако, Господин Валефор был очень строг и не позволял вести себя так, как того желают дети. Мне было скучно и даже грустно. Но многие его слова отчего-то впитались в память, и не раз помогли мне в будущем. И, если Барбатос стал мне Защитником, то Валефор был Учителем с большой буквы.

Господин Джувиал и сам немного походил на ребенка. Он научил меня кататься на лошадях, а ещё подарил оленя, которого мне перед путешествием пришлось оставить дома. Вначале нам было неловко рядом с друг другом. Он не знал, что надо мне, я пыталась отойти от нравоучений Валефора. А после вдруг мы отправились на фестиваль, где смотрели на фейерверки, ловили маленьких рыбок, кушали сладости и рассказывали друг другу о мечтах. Джувиал сказал, что хочет такую же жизнерадостную дочку. Что ж, Индира с лихвой выполняет это требование. Он учил меня магии, и это было действительно интересно! Демон умел объяснять сложные вещи простым языком, за что я благодарна ему до сих пор. Он помог мне привыкнуть к своей родной магии, ведь в нас текла похожая кровь.

Последним был Баал, и не потому, что он был занят, а потому, что свою очередь он откладывал напоследок. Порой мне было страшно совершать лишние движения, но не только мне: свернув вокруг себя хвост, Баал неотрывно смотрел суженными зрачками на меня, убрав из комнаты всё, что могло мне угрожать. Точнее, он убрал из комнаты всё. Господина Баала я, честно, боялась. Он много молчал и громко делал замечания, если я пыталась нашкодить. Мы выглядели как два незнакомых человека, которых посадили рядом, наказав познакомиться. Однажды я решила потрогать хвост нага, найдя чешую того замечательно блестящей, и глаза того, помню, стали ещё больше. Во мне текла кровь Эолин, но я не была его ребенком — это его обескураживало, он не знал, какую модель поведения со мной строить, ведь мало кто из нагов вообще сталкивается с подобной проблемой. Можно сказать, что мы воспитывали друг друга. Он учился обращаться с детьми, а я запоминала все его истории, восхищалась его уверенностью и этой опасной вспыльчивостью, с которой он срывался на тех, кто случайно задевал меня в толпе. Думаю, до сих пор наши отношения с Господином Баалом остались странными и неясными, однако, постоять друг за друга мы могли без просьб.

В тот день, когда я покинула храм, все закончилось. Постепенно я отдалилась не только от мамы, но и от них всех. Нас объединяли праздники, постоянные приглашения, но всё это было не то. Мои учителя стали просто дядями.

Я поняла, что задремала. На меня снова падала тень.

— Прости, — только и выдавила я, понимая, насколько глупо будет оправдывать собственные небрежно брошенные слова. Признавать только лишь свою правоту — явный признак недалекого ума.

— За что? — спросил он, словно бы в наказание заставляя меня вслух рассуждать о неправильном поведении.

— Я…была груба с тобой. Судила по тому, что слышала от других…

— Надо же, — Кракен вдруг усмехнулся, подперев щеку кулаком. — Я уж было думал, что не услышу таких слов в жизни.

В его насмешливой интонации мне послышался укор, и я хмуро отвела взгляд. Как бы вновь не ляпнуть чего лишнего…Признаюсь честно, Кракена мне было жаль. Я неустанно продолжала прокручивать в голове выдуманную ситуацию, где на его месте стою я. Воспитанная во времена голода, жаждущая выжить, согласившаяся на жуткую сделку. Думаю, моим бы первоначальным хобби стало бы оплакивание собственной судьбы, под нижними строками которой я зачем-то поставила подпись. Наверное, со временем слез бы попросту не осталось, и я бы зачерствела, чтобы сохранить хоть что-то человеческое глубоко внутри. Но как всё это пережил он? Достойно ли принял проклятие или же низверг себя в пучины отчаяния?

Сейчас, смотря на Кракена, я приписываю ему отдаленность, настороженность и хладнокровие. Он контролирует свои эмоции, а потому я не могу понять, о чем он думает и что хочет. Он не выглядит сдавшимся, но не похож на проигравшего, он выглядит отталкивающе, однако, что-то вновь и вновь заставляет обращать на него свой взгляд. Сплошь и рядом неопределенность, которой я сыта по горло. Я не могу залезть к нему в голову, не могу с точностью даже в семьдесят процентов представить, что он пережил, но то, что сейчас он вновь сидит передо мной после того, что я сказала…Не это ли показатель того, что даже всемогущий Кракен хочет простого и человеческого обращения?