Вокруг никого. Удивительные минуты тишины между пересменками.

— Будешь кричать? — спрашиваю лениво, загребая с куста еще снега.

— Чего тебе? — Кусает губы, наблюдая за тем, как выверено и точно леплю плотный снежок.

— Соскучилась?

— Мир не вокруг тебя одного вращается. — Задирает маленькие точеный подбородок.

— Неправильный ответ, — цокаю, запуская в нее снежком, но так, чтобы ни одна часть ее драгоценного тела не пострадала.

Он падает прямо к ее ногами, рассыпаясь на десять маленьких снежков.

Пискнув, Аня отскакивает назад и роняет с плеча сумку.

— Хочешь в кино? — интересуюсь между делом.

Мне уже без разницы, где с ней светиться. Я уже все палки перегнул, какие только мог. И то, что Марина до сих пор молчит, ни черта не показатель того, что за пределами моего королевства спокойно.

— У тебя сегодня крыша не на месте? — выпаливает Аня.

— Можем в кафешке посидеть… — Набрасываю варианты.

— Дубцов…

— В шахматный клуб… — Юродствую.

Куда там еще тихони ходят?

— Дубцов! — почти орет.

Замолкаю.

Вижу, как крылья ее маленького носа раздуваются, как поджимаются губы.

— Аня… — выдыхаю хрипловато.

Развернувшись, она улепетывает по дорожке так, что сверкают пятки ботинок.

Блин…

Кто ж так делает, дурочка моя.

Сорвавшись с места, ломлюсь следом.

Глава 24

В десять шагов оказываюсь рядом и сгребаю ее в охапку. Прижав к боку, уношу с дорожки, пока брыкается и визжит.

Тестостерона в крови столько, что хоть в банки закручивай. Все, что сдерживал все эти дни, теперь на поверхности.

Из-за поворота возникают бегуны из футбольной команды. Резко разворачиваюсь, переставая офигевать от собственного безмозглого поведения.

— Кир! — рычит Аня, болтая в воздухе ногами.

— Тссс… — свернув с дорожки, тащу ее к грибку-сторожке для всякого уборочного инвентаря.

Опустив на ноги, толкаю к стене и упираюсь в нее предплечьями, окружая Калинину собой со всех сторон.

Поскольку это похищение совершенно обоюдное, молча ждем, пока стихнет топот ног, тупые шутки и коллективный ржач наших универских футболистов.

Когда он стихает, в тишине парка слышу только наше прерывистое дыхание.

Отличные догонялки.

Упершись лбом в кирпичную стену сторожки, чувствую ее дыхание на своей щеке. Втягиваю в себя тонкий запах ее девичьих духов. Такой нежный, что сосет под ложечкой.

Провожу по холодной гладкой щеке губами, согревая.

Слышу, как падает на снег ее сумка, гремя всем содержимым.

Выдохнув, отстраняюсь, заглядывая Калининой в лицо.

Ее щеки совершенно красные. И нос тоже. Наверное, это особенности ее кожи, но ей идет, а ее губы, просто, твою мать, алые.

Смотрит на меня волком, толи злая… толи возбужденная. Обведя губы языком, выпаливает:

— Тебе просто скучно, да?

— Сейчас мне вообще не скучно. — Черчу большим пальцем круг на ее виске.

Любуюсь ее ресницами. Они подкрашены черной тушью, а вообще, они рыжие. Видел тогда, в тот день, когда она впервые попалась мне под ноги.

Отвернувшись, она упрямо смотрит на парк.

Вот это упрямое до позеленения выражение на ее лице я уже видел неоднократно.

— У тебя есть девушка. — Выдыхает драконий клубок белого пара.

Это не похоже на вопрос. Скорее на утверждение.

Этот долбаный вопрос повестка гребаного месяца. Ничего удивительного, Марина всюду в моей жизни, особенно в соцсетях. Никогда не предавал этому значения. Всегда было пофиг…

Не думаю, что у меня есть девушка. Не думаю, что вообще в состоянии в данную минуту на месте Калининой представить Марину или кого-то другого. Но именно от мотылька я хочу того, чего сам, твою мать, не понимаю!

— А если есть, то что? — бормочу, теребя помпон ее шапки.

Ее губы снова поджимаются. Дышит тихо, как мышка. Мышка. Она не мышка. Ни разу, твою мать…

Ну, давай, мотылек. Пошли меня на хрен! Поставь перед выбором, сам я, сука, не справляюсь. Ага…

— Тогда иди к ней, — чеканит, продолжая глядеть на парк. — И… от меня отстань.

— Собственница, значит? — спрашиваю тихо.

Повернув голову, смотрит мне в глаза.

На слова не тратится, итак все понятно. Либо все, либо ничего.

Ныкаться по кустам с любой девушкой для меня вдруг неприемлемо, а с ней… с ней и подавно.