— Ясно, — Игорек снял с шеи цепочку и мне протянул. — Как идти соберешься, позови. Или ирбиса попроси…

— Зачем?

Тут ведь недалеко совсем и вообще… да я с малых лет по здешним местам гуляла.

— Чужаков много, — спокойно ответил Игорек. — А того мальчишку… его даже дядька Берендей отыскать не сумел.

Прозвучало… не слишком оптимистично.

Оленька Верещагина злилась.

Ей не нравилось здесь. Категорически. Всю ночь она проворочалась, пытаясь приспособиться что к спальнику, в котором было совершенно невозможно спать, что к палатке, что к самому месту, в котором она застряла на ближайший месяц.

А все матушка…

Кто ей донес? Ведь так хорошо получалось. Ненавистный университет окончен, диплом получен, даже с отличием, грамота легла к прочим грамотам, а Оленька, наконец, получила положенную ей долю наследного капитала.

Должна была.

— Дорогая, — сказала матушка ласково, и тогда Оленька поняла, что с деньгами её кинут.

Нет, совсем не отберут, ибо прадед в завещании своем был предельно конкретен, но вот основной доли капитала ей не видать.

— Появилась совершенно уникальная возможность, — матушка смотрела обычным своим оценивающим взглядом, в котором Оленька читала все-то, что матушка думала и об Оленьке, и о никчемности её. — Следует признать, что к науке ты совершенно не способна…

Оленька склонила голову.

Не способна.

Родовой позор… все-то Верещагины были если не гениальны, то умны, куда умнее обыкновенных людей, а вот она, Оленька, неудачной уродилась.

Ей так с самого детства говорили.

И, наверное, были правы, если Оленьку не манил процесс познания, а эта вся научная лабудень лабуденью и казалась.

— Однако в этом тоже свое преимущество. Ты можешь стать неплохой женой, — и вновь в матушкином голосе скользнула тень сомнения. — Во всяком случае, попытаться стоит…

И рассказала, что от Оленьки ждут.

А Оленька подумала и согласилась. Тогда-то все выглядело до крайности простым. Поступление? Поступят. Дядюшка позаботиться.

Экспедиция?

Да переживет она как-нибудь экспедицию, что до некроманта, то тут и вовсе сомнений не было. Очаруется. Как не очароваться, если все-то, с кем Оленьке случалось встречаться, мигом подпадали под обаяние её.

А некромант вот заупрямился.

И комары еще.

Оленька и артефакт активировала, и завесу сплела, да только местные комары оказались на диво упертыми. Особенно один. Пробрался и звенел, звенел над самым ухом, мешая уснуть. А когда все-таки получилось, то во сне Оленька видела матушку, которая неодобрительно хмурилась и пеняла, что, мол, Оленька столь бестолкова, что даже простейшего дела ей доверить нельзя.

От стыда и обиды она проснулась.

И из спальника выбралась, чтобы осознать, что душа-то нет! Вот… вот как так можно? Волочь живого человека в лес, где душа нет? И как Оленьке… что, теперь вообще до самого возвращения очищающими камнями пользоваться?

Из палатки она выползала злой.

А вид Важена, что растянулся на остатках древней стены с видом умиротворенным, окончательно лишил Оленьку душевного равновесия. И, словно почувствовав что-то этакое, Важен приоткрыл желтый глаз.

— Долго спишь, красавица, — сказал он и широко зевнул, так, чтобы клыки продемонстрировать.

Урод.

Все вокруг уроды… и Важен, и некромант, который должен был восхититься, а потом влюбиться и носить Оленьку на руках или хотя бы организовать ей нормальный душ.

— Иди ты…

— А грубить некрасиво, — Важен потянулся. — А ты вот и вправду сходи, поешь, пока есть что…

Блины.

Тонкие полупрозрачные блины, горка которых высилась на железной тарелке. И какой нормальный человек завтракает блинами? Это… это жирно! И сладко, особенно если обмакивать в мед, как делал некромант. Сворачивал трубочкой, тыкал этой трубочкой в тарелку, а потом поднимал так, что за блином тянулись полупрозрачные медовые нити.

— И это завтрак? — мрачно поинтересовалась Оленька, оглядываясь.

Полевая плита стояла на массивной коряге. Рядом, под тентом, стол встал, сборный, на тонких ножках и совершенно ненадежный с виду. На столе виднелись какие-то миски, тарелки и даже пара кастрюль. Отвратительно…

— Присоединяйтесь, Ольга Ивановна, — сказал некромант, указывая на второй стол, точнее, древнюю столешницу, которую поставили на древние же валуны. Стол получился грязноватым и низким, но кажется, никого-то, кроме Оленьки, это не смущало.

Некромант устроился на земле, а тот, второй, к которому Оленьке было велено приглядеться на предмет его ценности для клана, уселся на крохотный складной стульчик.

Впрочем, завидев Оленьку, он тотчас вскочил, едва не опрокинув тарелку с остатками все тех же блинов.

— Доброе утро, — сказал он. — Прошу вас, присаживайтесь.

Отказываться Оленька не стала.

Не стоять же ей! И не на земле сидеть. Тем более что сегодня Николай Егорович определенно не был настроен делиться одеялом или на чем он там устроился.