Можно.

— Вы… присаживайтесь, — а некромант вернулся. — Вы ведь тоже не обедали, верно? В город мы съездим. Вы ведь подскажете куда?

Он вдруг смутился, хотя, казалось бы, чего уж тут?

— Можно и к нам в лавку, но там цены будут повыше, но если до Земельинска, то там гипермаркет имеется. Самое оно будет.

Я вдруг тоже смутилась.

Беспричинно.

И от смущения, не иначе, а еще чтобы Синюхина позлить, который изо всех сил делал вид, будто меня тут вовсе нет, не стала отказываться от обеда.

— Вот это наглость, — не удержалась Верещагина, поднеся к носу ложку, на которую уставилась с видом, будто никак решить не могла, то ли в рот её отправить, то ли в ближайшие кусты зашвырнуть. — Прислуга, чтоб вы, Николай Егорович, знали, не должна обедать за одним столом с хозяевами.

И в рот сунула.

…может, ей травок каких заварить? Не из вредности, но исключительно для очищения организма. Тетушка вот говаривала, помнится, что женская стервозность происходит большею частью от недостатка этого самого очищения.

Вот и помогу.

Верещагина поморщилась.

— Да уж… готовите вы так себе.

— Да норм, — вот Важен ел с охотой. — Это просто ты, Оленька, к нормальной еде непривычная. Избаловали тебя…

Верещагина фыркнула и шею поскребла.

— Ты не прав, — подал голос Синюхин. — Существуют определенные нормы и общепринятые границы, которых следует придерживаться. Социальные роли — это важно.

— Ага…

— Завтра, — некромант поерзал и покосился сперва на Ольгу, а потом на меня. — Можно… или даже сегодня, если вечером.

— А на ужин что?

— Макароны, — сказала я, почти не испытывая злорадства. Разве что самую малость. Помнится, в той, университетской жизни, Верещагина тщательно избегала макарон, полагая их естественным врагом девичьей фигуры. И глядя, как вытянулось лицо её, я поспешно добавила. — Ну… или гречка. Там еще осталось. Я подогрею…

Почему-то Верещагина не обрадовалась.

И вправду, избаловали её.

Васятка объявился в лагере аккурат после полудня. Я только-только и успела, что посуду ополоснуть, да взялась за тот из котелков, который показался наименее грязным.

— Привет, — из кустов высунулась рыжая голова. — А ты тут?

— Я тут, — я почесала щеткой спину. — А ты?

— И я тут… я того… спросить, может, надо чего?

— Надо, — я всучила котелок Васятке, а сама прихватила пару мисок. — Посуду мыть пойдем.

Васятка скривился. Нет, а чего он ждал? Что развлекать его стану? Объявился, вот пусть и помогает. К Васяткиной чести, отказываться он не стал, но смиренно поволок котелок к бережку, благо, тропинку, которая выводит за ограду, я еще днем отыскала. Та была узенькой, но натоптанной, что несколько смущало, ибо топтали её явно не ученые.

Тогда кто?

Усадьба-то заброшенная, а стало быть… стало быть, подозрительно все это. Но удобно. Тропинка огибала дом, выводя к той его части, которая некогда предназначалась для дел хозяйственных, а потому была мала, неказиста, и ныне почти полностью утопала в зарослях дикого винограда. Сквозь них мы пробрались к ограде, а там и за неё, к калиточке. Дальше тропинка вела через луг, по летнему времени богатый цветами. Солнце жарило. И над лугом стояла пьянящая смесь ароматов.

…надо будет вернуться сюда. Или вот прямо сейчас? Я кульбабу заметила на опушке леса, а еще дрок красильный, который самое оно днем драть. На лугу же клеверов полно, даже шуршащий имеется, который в наших краях не то, что вовсе редок, но и не так, чтобы частый гость.

Решено.

Управимся с посудой, травами займусь.

Права тетка, слишком уж я расслабилась после возвращения. Надобно как-то в себя приходить.

К речушке нашей мы спустились по пологому берегу, и Васятка, пыхтя от натуги, честно драл несчастный котелок песком. Правда, подозреваю, что не сильно это и помогло, но хотя бы совесть моя чиста будет.

С посудой мы управились. Надо будет бочку какую поставить с водой, ибо трижды в день сюда ходить замаешься. А бочку я видела. Вечером вот попрошу Важена воды в неё натаскать.

Или некроманта.

Я вытянулась на траве, радуясь солнышку. А Васятка с гиканьем в речку полез, окунулся, как был, с головою. Я ему даже позавидовала, решивши, что завтра тоже купальник прихвачу. Нет, будь мы дальше, я б и без купальника обошлась, но вот… усадьба нависала над берегом молчаливым свидетелем. И пустые оконные проемы взирали на меня с упреком.

И потому, оставивши Васятку возле реки, я поднялась к лугу.

Травы… травы ласкались.

И шелестел клеверок, прячась на самом дне зеленого моря, тогда как тонкие жесткие стебли донника тянулись к самому солнцу. По ним, отчаянно цепляясь, полз вьюнок, уже развесивший белые хрупкие колокольчики.