– Я должна одеться. Это долго...

– Пусть долго!
– Он был великодушен. Чуть пьян и великодушен.

Они вышли. Капор обрамлял ее личико полукружьем ("лицо обрамленное" штамп, но что поделаешь, тут оно в самом деле было обрамлено), пелеринка пальто спадала с плеча... она раскраснелась, торопилась, сбивалась с шагу впервые шла с ним... Споткнулась - было мокро, осенняя трава лезла под подол, ей дважды пришлось приподнимать юбки достаточно высоко.

– У вас красивые ножки! Пользуйтесь этим!
– сказал он без стеснения.

– Правда?
– Она зарделась. Но все ж решилась - робко: - А как пользоваться?

– Ну, не знаю, - сказал он с мужской важностию.
– Красивые ножки, учтите, большая редкость, чем хорошенькое личико! А мы, мужчины, как правило - поверхностное племя! Мы постигаем мир снизу вверх - то есть постепенно поднимая глаза...

– Вы - ужасный человек!

– Возможно. Но я написал не так давно, что "вряд ли / Найдете вы в России целой / Три пары стройных женских ног!" И немного горжусь этим своим открытием.

С горы они сбежали, он взял ее за руку. Она запыхалась, прижалась спиной к дереву.

– Намокнете, был дождь, - сказал он, как старший. Легко, как в танце, приобнял и оторвал от дерева. Она не сопротивлялась. Она была в его власти... щека горела. Он наклонился и поцеловал эту щеку.

– Вы сумасшедший!
– сказала она тихо.

– Да. А что?..

– Я знаю, я скушна!
– вдруг заговорила она, когда уже шли по лугу, почти берегом Сороти.
– Сама не знаю, как это получается! Иногда... размозжила б себе голову, ей-богу! Так хочется сказать... что-то остроумное, необычное... что радует или волнует... что способно привлечь внимание... А получается какая-то стылая чепуха. Вчерашнее жаркое. Сама чувствую - но чувствую, что не могу иначе. Почему это, как вы думаете?..

– Не знаю.

– Как так? Вы поэт, писатель - должны знать! Скажите откровенно, как мужчина... чего не хватает мне?

Он вспомнил, как ответил однажды на этот вопрос себе - когда думал о сестре: "Порочности!.."

Но ей он сказал:

– Милая девочка! Если б это кто-нибудь мог знать! Про вас, про меня! Про всех... Ответа нет! Ответа не будет.

– А литература?

– Что - литература? Пытается ответить... но ей не под силу. Чаще всего - ей это не под силу! Но ножки... вы запомните, это - богатство. В нашем удручающе поверхностном мире...

Он снова склонился и поцеловал ее в щеку. Она приняла послушно. Щека пылала - только была еще мокрой. Он испугался сперва... но подумал, что дождь висит в воздухе, и, как все мужчины, легко успокоил себя.

Обратно шли той же дорогой, взявшись за руки. Вверх по склону, медленно, говоря о каких-то решительно пустяках и получая от этого удовольствие.

– Помните, как вы с Зизи стали меряться талиями? У вас оказалась почти такая же. Так вот, моя ничуть не толще, объявляю вам со всей ответственностью.

– Надо будет померяться!
– посмеялись от души.

Они оказались снова у дерева - в той же позе, за которой должен был последовать поцелуй.

– Стойте!
– вдруг вскричал он.
– Я совсем забыл!
– и неловко отстранился от нее.

– Что с вами?
– прошептала она.

– Не спрашивайте!
– И больше не взглянул на нее. Это было бегством.

Она смотрела на него почти с ужасом. Почему?

– Мне нужно скорей, скорей!..
– повторял, как в лихорадке.
– Коня! Скажите кому-нибудь... Коня!.. (Когда он приезжал, коня его куда-то обычно уводили.)

– Бежите?
– сказала она и даже сыскала в себе улыбку.
– Бегите!

– Да нет.. Я после объясню. Вы не верите в себя. Это плохо. Кто же будет верить в вас, если не вы?
– говорил он отрешенно, а сам глядел куда-то в сторону и ждал коня. Коня подвели...
– Нет, нет...
– говорил он уже в седле.
– Не надо! Не думайте! Я после, после...
– И конь уже ходил под ним ходуном.
– Потом объясню все!

Дал шпоры и был таков.

А вспомнил он про свое письмо губернатору.

От губернатора не было ответа. Может, не дошло? (Слабая надежда! Такая слабая!) Думает?.. Или - успел переправить в Петербург? Письмо к губернатору! Он и правда - не в себе. Как можно забыть?.. Но губернатор, верно, не забыл. Письмо гуляет в канцеляриях. Потому и нет ответа. Теперь, когда все развеялось, все страхи позади - начинать сызнова со страха... Он ведь сам писал "прошение на имя" - и недвусмысленно: "Да соизволит (государь) перевести меня в одну из своих крепостей... И все. С крепостью не шутят. Он не создан для крепости! "Жду этой последней милости от ходатайства вашего превосхо..." Ничего себе! Что он сделал? И как ему это взбрело? Бывает. Где письмо? А письмо могло быть теперь где угодно. И даже на столе у государя... В папке "для решений". Его судьба решалась.