Она слышала, как бьется сердце Данилы. Ей вдруг вспомнилось, как он рассказывал о том, что Леша советовал ему начертить магический круг защиты. И подумалось, что когда она рядом с Данилой, сам факт его присутствия и есть та самая волшебная, ограждающая от всего плохого черта, за которую никакие беды и никакие враги не смогут просочиться.

Как странно… Эту ее нечаянную, нежданную любовь, кто-то — словно бы ради шутки или ей в утешение?! — нарисовал самой чистой акварелью.

Данила спал, а Лина сидела на подоконнике, завернувшись в свой любимый клетчатый плед. В городе бушевал ветер, в окнах «Экипажа» было темно, на улицах ни души; только мимо кофейни прошел мужчина с прической самурая, в сопровождении рыжей собаки-корги, и скрылся в ночи.

Спал город, спал возлюбленный Лины.

Лина не спала — мысли и чувства теснили друг друга. Какой странный жизненный кульбит — из уральского города судьба привела ее в центр Петербурга, столкнула с этим мужчиной и послала нежданную любовь.

И вот теперь она смотрит в это окно, в бессонную ночь — неспящий часовой осени. Изрядно растерявшийся часовой, переставший понимать, в чем его долг и предназначение. А правда, в чем оно — в том, чтобы отомстить за своих любимых умерших, или в том, чтобы в память о них остаться здесь и быть — вопреки всему — счастливой?

В очередной раз за последнее время Лина подумала о Лёне. Где он сейчас, что с ним? Как ему живется в детском доме? Его рисунок с домиком про счастье, которого заслуживает каждый человек, так и лежал в ее сумке. И всякий раз раскрывая его, Лина словно видела глаза Лёни, полные укора и надежды.

На мгновение у нее промелькнула шальная мысль — сейчас разбудить Данилу, рассказать ему о Лёне и предложить: а давай мы утром поедем искать парня и заберем его к себе?! Будем жить вот так счастливо — уютный дом, толстый кот на крылечке, ты, я, наш сын. И ты никогда не пожалеешь о том, что согласился взять нас к себе… Я обещаю!

Она знала, что, если у нее появится смысл жизни — Лёня и Данила, она сможет начать все сначала, стать сильной, жить ради них.

Лина сползла с окна, заглянула в лицо спящего Данилы, но… не стала его будить. Тысячи неразрешимых сомнений… А есть ли у нее моральное право нагружать Данилу грузом ответственности за судьбу Лёни и за ее судьбу, решать за него, связывать его собой, своими травмами, своей искалеченной жизнью? Но самым главным ее переживанием, царапающим как саднящая заноза, было чувство вины перед Данилой из-за того, что, рассказав ему свою историю, она все-таки кое-что от него утаила.

Теперь она хотела быть с ним честной и открыть ему и эту последнюю правду. Но не зная, как Данила отреагирует на ее признание и не потеряет ли она его после этого, она все время откладывала решающее объяснение.

… — Ты что, просидела так всю ночь? — Данила подошел, обнял ее. — Смотри, уже утро. Давай выпьем кофе и пойдем гулять?

По утренней, еще пустой улице ехал-громыхал старенький трамвайчик.

— А я в детстве любила сесть в трамвай и кататься по городу! — улыбнулась Лина.

Данила подтолкнул ее:

— А что нам мешает сделать это сейчас? Бежим!

Они сели в вагон и поехали через весь осенний город. А трамвай — это удивительное городское животное — никогда никуда не спешит, можно глазеть по сторонам и медленно ехать мимо дворцов, статуй, рек, парков, прохожих, мимо старой церкви, над куполами которой вдруг показалось солнце.

Лина оторвалась от окна и перевела взгляд на сидящего рядом Данилу. Усталое лицо, сейчас скорее некрасивое, темная, немного потрепанная (фотограф Суворов никогда не был модником) куртка с коричневыми пуговицами. Ее захлестнуло отчаянной нежностью, и она подумала, что все живущие на земле люди не стоят даже одной пуговицы на старой куртке Данилы. Лина невольно улыбнулась, вспомнив, что этим утром, выходя из дома, она оставила в квартире свой мобильный телефон. Потому что единственный человек, звонок от которого был для нее по-настоящему важен, находился рядом с ней, а слышать никого другого она не хотела. Так что в телефоне не было надобности.

Совершив большое осеннее путешествие, трамвай привез их обратно, к Летнему саду.

В аллеях сада было безлюдно. Деревья почти облетели, последнюю листву срывал ветер.

Данила коснулся ее озябшей руки и расстроился:

— Ну вот, рукавички забыла! Замерзла совсем!

Лина изумилась — именно так когда-то говорила ее мама.

Данила положил ее руку в свой карман, отогреваться.

Лина решилась — нельзя больше скрывать от него правду — сейчас, пусть будет сейчас.

— Послушай, есть кое-что, что я тебе не сказала. Планируя убийство, я была готова повесить его на тебя, если другого варианта не будет. Я собиралась убить эту тварь и сбежать, но это означало подставить тебя. Так вот я хочу, чтобы ты знал — я готова была предать тебя. Пока не полюбила.

Лина вздохнула: ну вот — теперь все. И может быть, после этого она потеряет его навсегда.

— Я знаю. Но это не важно. Это больше не имеет никакого значения. Никогда об этом не вспоминай, ладно?

Данила обнял ее, прижал к себе, и она уткнулась лицом в ту самую пуговицу на его куртке.

ГЛАВА 17

СТАРОЕ ЗЕРКАЛО

К Новому году Леша Белкин обычно начинал готовиться заранее — примерно с июля. Ему хотелось, чтобы «Экипаж» в новогодние праздники был украшен и чтобы в меню кофейни обязательно присутствовали праздничные напитки и угощения. И хотя до зимы было еще далеко, Леша уже вовсю задумывался над преобразованием «Экипажа» в рождественскую кофейню. С вдохновенным видом, с каким иной писатель пишет роман, а художник картины, Леша записывал в свой красный блокнот с дурацкими оленями на обложке, список необходимых покупок и важных новогодних дел. Возможно, кому-то постороннему эти записи могли показаться бредом сумасшедшего или неким зашифрованным посланием (к примеру, девятым пунктом у Белкина значились «Мишки большие и мишки маленькие», а десятым — фигурировал «хв-о-ст»). На самом деле ничего странного в этих записях не было — под «мишками» подразумевались торты и пирожные одноименного рецепта, «хв-о-ст» означал хворост, а следующими пунктами шли глинтвейны, пунши и специальный рождественский кофе. И, наконец, Леша перешел к главному пункту. «Каждый день, начиная с тридцать первого декабря до старого Нового года, дарить Тее какой-то необычный подарок».