Их голоса становятся всё громче, злее, а я не решаюсь открыть глаза. Пусть думают, что я без сознания.

— Что значит «дал ей ключи»? Зачем?

— Слушай, Снеж, откуда я мог знать, что Кирюха сам от Амирова избавится? А Лерой звонит вчера и говорит: забери Рину к себе, тогда уволюсь. Я и клюнул, предложил этой переехать, но кто ж знал, что она припрётся сюда, я даже адрес ей не успел сообщить!

— Нехорошо всё это, Паш! Она жива там? Посмотри!

Внутри всё сжимается от дикого страха, что сейчас Макеев подойдёт ближе и обнаружит, что я притворяюсь.

— Да хрен с ней! — дарует мне несколько секунд безопасности бездушный монстр. — Одевайся скорей!

— Она же всё слышала, понимаешь? — никак не затыкается Снежана.– Всё Пете расскажет, Амирову нажалуется. Вот же чёрт!

— Оставь это мне.

— Что оставь? Паш? Ты что задумал?

Даже с закрытыми глазами с лёгкостью представляю, как эта кикимора виснет на Макееве, вцепляясь в него острыми коготками, и требует ответа. Отчасти я ей благодарна. Мне тоже нелишним будет узнать своё возможное будущее.

— Научу её молчать, — выплёвывает самодовольный кретин. — Давай живей, Снеж! Копаешься, как и вправду беременная на последнем сроке.

— Паш, мне страшно!

Вот же, зараза! Ей страшно?! Можно подумать, это она запуганная лежит сейчас на лестнице, изнывая от звенящей боли в ожидании вердикта двух отморозков.

На пару секунд голоса смолкают, но уже через мгновение ощущаю лёгкую вибрацию, а всё внутри содрогается от резкого цоканья каблуков по плитке: Снежана спускается. Напрягаюсь каждой клеточкой тела в ожидании новой боли или очередного унижения, но мачеха просто проходит мимо.

— Сейчас вызываешь такси, едешь в клинику и оттуда звонишь Пете, поняла? Просишь, чтобы забрал. Скажешь, что провела там весь день, мол, от волнения заболел живот. Уяснила?

— Да, а с этой что?

— Ничего, Снеж! Внимание Кшинского на себя переключи по полной, ясно?

— Да, поняла я, поняла, но эта же всё расскажет!

— Не расскажет. Пете сам позвоню, объясню, что пока у меня поживёт, а там…

— Что?

— Немного переиграем план, и только. Сейчас главное, чтобы Петя ничего не вкурил и всё подписал. Ладно, давай, Снеж, шевелись!

Слышу, как открывается входная дверь, но дальше вновь наступает тишина. «Наверно, прощаются. Страстно и трепетно», — зарождается в голове догадка, но тут же исчезает, стоит Макееву произнести с издёвкой:

— Ну, чего смотришь на неё! Жалко вдруг стало?

— Нет! Просто…

Голос мачехи дрожит, побуждая глупую надежду расцвести в моём сердце: не бросит, не оставит, поможет… Какая же я дура!

— Снеж, что «просто»?

— Машу вспомнила. Как она… лежала… там…

Я не знаю, кто такая Маша, но отчего-то сравнение с ней кажется неимоверно тяжёлым и обречённым…

— Ну все-все, тише! Эта жива пока, не волнуйся!

— Паш, ты обещал! Она сама должна, сама! Мы не убийцы!

— Поверь, через неделю заключения в моём доме, она сама не захочет жить! Я постараюсь!

— Ладно, тогда я побежала, — доносится со стороны прихожей лёгкое щебетание мачехи. Какая же она сука!

Сквозь рокот в ушах едва различаю, как закрывается дверь, как рушится моя жизнь, как исчезает последняя надежда на спасение. Снежана ушла! Конечно, она не убийца, но оставила меня в лапах больного ублюдка, который отмерил мне неделю…

Страх рассеивается. На смену ему приходит ярость и желание разорвать Макеева в клочья. Моё разочарование в нём достигает предела. Наконец, открываю глаза: сдаваться я не собираюсь, а тот факт, что Макееву я нужна живой, пусть и всего на семь дней, придаёт небывалой отваги.

Собираю себя с чёрной плитки, из скрюченного лежачего положения переводя своё побитое тело в вертикальное.

Хватаюсь за стену, ощущая лёгкое головокружение, и медленно начинаю спускаться.

— Очнулась? — подмигивает мерзавец и как ни в чём не бывало идёт на кухню. Смотрю ему в спину, проклиная день, когда отец познакомил меня с ним, и Лероя, назло которому, я позволила Макееву приблизиться ко мне. Но Паше на мой презрительный взгляд наплевать. Он спокойно открывает холодильник и зависает, выбирая, чем подкрепиться.

— Голодная? — бросает урод и поворачивается в мою сторону. Между нами метров двадцать, и если бы не боль, патокой растекающаяся по телу, я могла попытаться убежать следом за Снежаной, но сил едва хватает спуститься с лестницы.

Не дождавшись ответа, Макеев вновь утыкается рожей в холодильник, а я вспоминаю про мобильный. Пока Паша определяется в своих гастрономических вкусах, у меня есть возможность позвать на помощь. Вот только телефона в кармане нет. Кручу головой и замечаю тот лежащим на лестнице, на самой верхней ступеньке и от досады тихо скулю: сегодня не мой день!