Она заверила — да, конечно. А сама тряслась от страха, думая, как будет ждать на вокзале поезд до Архангельска.

Москва встретила сразу оглушившим ее шумом и новостью, от которой бешено заколотилось сердце.

— Новая власть в Петрограде! Временное правительство низложено! Вся власть — советам рабочих, солдат и крестьян! — на разные голоса выкрикивали продавцы газет на площади перед вокзалом.

Шура плохо разбиралась в политике, и это известие взволновало ее прежде всего потому, что могло помешать ей добраться до дома. А если отменят поезда?

И стоявшие перед входом в здание вокзала извозчики, и ожидающие отправления пассажиры громко обсуждали произошедшее в столице. Большинство сходились в одном — новая власть продержится недолго. Но смуту ожидали большую. Состоятельные путешественники на всякий случай прятали в чемоданы меха и драгоценности.

Вздохнула с облегчением Шура только тогда, когда устроилась в вагоне. Теперь теснота, духота и тошнотворные запахи не самой свежей еды уже не казались проблемой.

Несколько десятков часов пути прошли будто в тумане. Шура старалась ни с кем не разговаривать и почти совсем не спала. И когда, наконец, за окном замелькали знакомые архангельские пейзажи, она почувствовала себя почти счастливой.

— Ох, барышня, как хорошо, что вы вернулись! — Дашутка была рада столь искренне, что это тронуло Шуру почти до слёз. — В Петрограде-то вон что творится! А ну-как и до Архангельска дойдет?

Тетушкин дом в ее отсутствие стал совсем другим. Большая часть комнат была словно погружена в сон — мебель накрыта чехлами, на гладких поверхностях комодов и столов лежал слой пыли.

— Вы не думайте — в вашей комнате я давеча порядок навела. А гостиную и комнату Кирилла Сергеевича и без того блюду.

Брат приехал с работы вечером в половине восьмого — усталый, но веселый. Долго обнимал ее, держал за руку.

— Я не верил, что ты приедешь. Думал, тетушка тебя не отпустит. Кому она теперь будет изливать свои печали? Кто станет слушать ее с тем вниманием, с каким умеешь слушать ты? Но я ужасно рад, что ты здесь! Я по тебе скучал.

Они ели куриные котлеты и пили смородиновый чай.

— Дарья неважно готовит, — вздохнул Кирилл. — Но выбирать не приходится. Кухарку, как ты помнишь, тетушка рассчитала еще перед отъездом.

Да, из всей прислуги в доме остались только Даша да кучер, он же истопник Антип.

— Но по нынешним временам и это уже почти роскошь, — брат усмехнулся. — Я слышал, новая власть не приемлет эксплуатации человека человеком. Не удивлюсь, если скоро в домах совсем запретят держать слуг. Я читал лозунги большевиков. Больший бред трудно придумать.

Шура выглянула в окно — по улице шла толпа нетрезвых мужиков, горланивших какую-то неизвестную ей песню. Одеты они были просто, но вышагивали с гордо поднятыми головами.

— Слышишь? — усмехнулся брат. — Уже почувствовали свободу. В прежнее время они не посмели бы буянить на этой улице — побоялись бы городового. А нынче всё можно.

— Как ты думаешь, это надолго?

Она понимала, что спрашивать об этом Кирилла глупо — он разбирался в политике столь же плохо, как и она сама. Но с кем еще она могла бы поговорить? У нее не было ни близких подруг, ни друзей. А об единственном человеке, с которым она когда-то разговаривала долго и откровенно, сейчас она старалась не вспоминать.

— Нет, конечно, нет, — брат послал ей ободряющую улыбку. — Они ни на что не способны, поверь. Это помешательство быстро пройдет.

Кирилл уже не выглядел тем безрассудным повесой, каким она привыкла его видеть. Он стал серьезнее, а его суждения — весомее, но он по-прежнему тяготился работой и еще надеялся поправить свои дела выигрышем в карты.

— Может быть, мне тоже поступить на службу? — она никогда не решилась бы на это при тетушке, но теперь, когда та была за сотни вёрст отсюда — почему бы и нет? — Я могла бы быть воспитательницей в гимназии.

Брат обидно хохотнул:

— Ты с ума сошла? Выбрось эти мысли из головы. А если хочешь быть полезной, возьми на себя контроль за кухней.

На том они и разошлись по спальням. Но она, несмотря на бессонные ночи в поезде, еще долго не могла заснуть. Слишком много воспоминаний навеял на нее тетушкин дом.

28. В Лондоне

— Ты совершаешь ошибку, Эндрю! — Джудит сидела в кресле, закинув ногу на ногу. Тонкая сигарета дрожала в тонкой руке. — Признаться, я считала тебя более благоразумным человеком. Ехать сейчас в Россию — безумие.