– Чего же ты сегодня не поехала туда... на косу?

– А тебе что?

Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.

– Я вот, когда одна и тихо... все плакать хочу... Или - петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать - стыдно...

Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.

– А ты вот что, - глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, - ты послушай, что я тебе скажу... Я - парень молодой...

– И глупый, глу-упый!
– убежденно вытянула Мальва, качая головой.

– Ну, пускай глупый, - с досадой воскликнул Яков.
– Разве тут ум нужен?.. Глупый - и ладно! А вот что я скажу - желаешь ты со мной...

– Не желаю!..

– Чего?

– Ничего! Да ты не дури...
– Он осторожно взял ее за плечи.
– Ты сообрази...

– Пошел прочь, Яшка!
– сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. Пошел!

Он встал и осмотрелся вокруг.

– Ну... ежели ты так - мне наплевать! Вас здесь много... Думаешь - ты лучше других?

– Щенок ты, - спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.

И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.

Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими словами.

Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.

– А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе смотри!

– Отстань ты, говорю!
– она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:

– Гуляли? Ладно!

– Подите вы все к черту!
– злобно крикнула Мальва.

А Яков остановился против Сережки и угрюмо смотрел на него. Между ними было шагов десять расстояния.

Сережка уставился в глаза Якова. Постояв так с минуту, как два барана, готовые треснуться друг о друга лбами, они молча разошлись в разные стороны.

Море было тихое и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум, и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова:

Та-агарга, матагарга,

Матаничка м-моя!

П-пьяная, избитая,

Растрепанная-а!

И эти слова, гадкие, как мокрицы, разбегались по промыслу, пропитанному запахом селитры и гнилой рыбы, - разбегались, оскорбляя собою музыку волн.

...В неясном блеске утренней зари даль моря спокойно дремала, отражая перламутровые облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.

Серая масса сети ползла по песку на баркас и складывалась в кучу на дно его.

Сережка, как всегда, без шапки, полуголый, стоя на корме, торопил рыбаков хриплым, похмельным голосом. Ветер играл лоскутьями его рубахи и рыжими вихрами волос.

– Василий! Где зеленые весла?
– кричал кто-то. Василий, хмурый, как октябрьский день, укладывал невод в баркасе, а Сережка смотрел ему в согнутую спину и облизывал губы, - признак его желания опохмелиться.

– У тебя водка есть?
– спросил он.

– Есть, - глухо сказал Василий.

– Ну, так я не поеду... останусь у сухого крыла.

– Готово!
– крикнули с косы.

– Отчаливай, давай!
– командовал Сережка, сходя с баркаса. Поезжайте... я останусь здесь. Смотри - завози шире, не путай!.. Да клади ровнее, - петель не навяжите!..

Баркас столкнули в воду, рыбаки влезли в него с бортов и, разобрав весла, подняли их на воздух, готовые ударить по воде.

– Раз!

Весла дружно упали в волны, и баркас рванулся вперед, в широкую равнину озаренной воды.

– Два!
– командовал рулевой, и, как лапы гигантской черепахи, весла поднялись к бортам...
– Раз!.. Два!..

На берегу у сухого крыла невода осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал:

– Поспать еще...

Двое последовали его примеру, и на песке скорчились в комки три тела в грязных лохмотьях.

– Ты что в воскресенье не был?
– спросил Василий у Сережки, идя с ним в шалаш.

– Нельзя было...

– Пьян был?

– Нет. Следил за твоим сыном да его мачехой, - спокойно сообщил Сережка.

– Нашел заботу!
– криво усмехнулся Василий.
– Малые они ребята, что ли?