Так странно, но близость этого угрюмого парня будоражит меня ни на шутку. Мурашки мелкой россыпью бегут от затылка вниз по оголённым плечам.

Изрядно разволновавшись и смутившись, чего со мной обычно не происходит, я вдруг осознаю нелепость момента. Вот я стою посреди больничного коридора и висну на шее Громова.

Ну не дура ли ты, Барских?

Поспешно отстраняюсь, заметив, что на мой спонтанный жест Максим ровным счётом никак не отреагировал. Не скрою, что всё же испытала некий болезненный укол досады.

Как глупо всё-таки вышло. Идиотка.

Поднимаю на него глаза, ощущая удушливый приступ стыда. Щёки совершенно точно загораются несвойственным мне румянцем. Сердце сбивается с ритма, стучит на износ, толкаясь о рёбра как сумасшедшее.

Что за ерунда со мной происходит – не знаю. Одно понимаю: когда Громов стоит вот так рядом, я даже дышать нормально не могу. И теперь уж точно списать всё это на банальный страх или что-то подобное не получится.

А ещё… меня уязвляет его враждебность. Вот сейчас он смотрит на меня с такой злобой… Знаю, что он вряд ли простил меня за то, что я перечеркнула его планы, но всё же... Тот колючий холод, который от него исходит, угнетает меня и очень расстраивает.

– Арина, давай так, – отодвигает меня в сторону, потому что по коридору движется каталка с пациентом. – Спасибо тебе за помощь и за то, что нашла в себе смелость прийти ко мне домой, но на этом хотелось бы наше общение прекратить.

Честно говоря, мне обидно, но я стараюсь держать лицо. Вон даже ноготь от усердия сломала.

– Ты против того, чтобы я навещала тебя? – искренне не понимаю я.

– Против, – кивает он, одаривая меня суровым взором. – В этом нет никакой нужды.

Даже не думала, что мне будет настолько неприятно это слышать.

– Я понимаю, что ты никогда меня не простишь… – вздыхаю, отчаянно пытаясь подобрать правильные фразы, – но…

– Я не держу на тебя зла, если ты об этом, – качает головой и отворачивается к окну. – В жизни бывают разные ситуации. Так получилось… Нельзя вернуться в тот день и всё исправить.

– К сожалению, да… нельзя.

Какое-то время я молчу. Казалось бы, чужой человек, а как глубоко ранят меня его слова…

– Я просто хочу знать, что с тобой всё в порядке. Ни на какую дружбу я и не рассчитывала, – зачем-то объясняюсь я.

Задетое самолюбие так и просит выдать что-нибудь эдакое, колкое, но я не могу… Не хочу…

– Со мной всё в порядке, – уверяет меня Максим. – Ещё раз спасибо за то, что вышла на Нестерова и всё тут организовала.

Держится со мной так, будто моё общество ему в тягость. Я вижу это нетерпение, плещущееся через край. Ему хочется поскорее распрощаться со мной, а я вот почему-то наоборот, словно мазохист, растягиваю эти секунды. Внимательно всматриваюсь в его сосредоточенный профиль и чувствую нечто незнакомое.

– Ну тогда… прощай?

Не расплакаться бы от жгучей обиды. Нет, этому не бывать, ещё чего не хватало…

Молчит. Челюсти сжимает так плотно, что проступают желваки, и всё-таки поворачивается ко мне, обжигая выразительным взглядом. И больше всего на свете, мне хотелось бы сейчас пробраться в его мысли...

В ушах громко стучит разбушевавшаяся кровь, и я не сразу замечаю, что мы уже не одни…

– Ариночка… удели мне минутку.

– Мурат, не видишь, что мы разговариваем? – зло осаживает его Громов. – Ты сейчас вообще не в тему. Чего хотел?

Максима навязчивый поклонник, очевидно, раздражает не меньше моего.

– А чё ты ерепенишься? – ощетинивается тот. – Вы не разговаривали, когда я подошёл. Вы молчали.

Кретин.

– Барских, у тебя есть жених? – вдруг ни с того, ни с сего громко интересуется Громов.

– Есть, – отвечаю я растерянно.

«Вовремя ты об этом вспомнила», – язвительно подмечает внутренний голос.

– Слышал? – Максим стреляет глазами в сторону кавказца. – Свободен.

– Ты почему так разговариваешь? – петушится армянин, колесом выпячивая тощую грудь вперёд. Это смотрится комично и нелепо, учитывая тот факт, что он на две головы ниже Громова.

– Мурат, уйди, пожалуйста, ты здесь лишний, – вмешиваюсь я.

Кавказец обиженно куксится, говорит что-то ругательное на армянском и, наконец, оставляет нас одних. Напряжение, которое и без того явственно ощущалось между мной и Максимом, теперь и вовсе острыми иголками впивается в кожу.

– Идиот, – наблюдаю за Муратом, исчезающим за дверью палаты.