Шрифт:
– Это неудобно. А мне как раз руку набить не помешает, – рассуждает она вслух невозмутимо.
– Руку набить? – вскидываю бровь. – Ты ж на ветеринара учишься, а не на медсестру…
– Да всё одно и тоже, – заявляет она, поправляя иглу, торчащую из вены. – Только с людьми я работать не хочу. С животными куда приятнее…
Это да…
Глава 20 Максим
Днём случается кое-что неприятное. В ванной неожиданно потёк кран, о чём взволнованно сообщает мама, показавшаяся в комнате со стопкой полотенец в руках.
Кое-как добираюсь туда на костылях и перекрываю воду. Соседи снизу тем временем уже вовсю насилуют звонок и тарабанят в дверь. Орут на весь дом как умалишённые. Стоит матери запустить их в прихожую, устраивают скандал. Правда, Григорович-старший, едва заприметив меня, как-то стихает. Уж не знаю из сочувствия или из жалости. Зато у его жены рот не закрывается. Сказки рассказывает про пострадавший евроремонт. Которого у этих пронырливых торгашей отродясь не было. Сам видел.
В общем делигирую Женьку в магазин сантехники. На обратном пути она пытается зайти к Григоровичам, дабы оценить материальный ущерб. Да только они её к себе не пускают. После чего становится понятно: больше шуму было.
Меняю кран и возвращаюсь к себе. Прошу Женьку поставить укол, потому что нога разболелась ни на шутку, и под воздействием лекарств меня как-то незаметно вырубает.
Дурацкие, беспокойные сны сменяют друг друга. Просыпаюсь, когда за окном уже сгущаются сумерки. Голова чугунная, от неудобного положения затекла спина. Сколько провалялся мешком непонятно. И пока глаза привыкают к темноте, я вслушиваюсь в голоса, которые звучат за стеной.
Мать с кем-то разговаривает. Это настораживает. Сколько раз просил никого в дом не впускать.
– До свидания, Галина Юрьевна, – звучит незнакомый женский голос совсем рядом.
– Может, дождались бы уже, – отвечает мать.
– Не могу.
Это ещё кто интересно…
– Мам, – зову громко. – Ты с кем там?
Открывается дверь, щёлкает выключатель, ослепляя вспышками ламп. Прикрываю глаза рукой и пытаюсь принять сидячее положение.
– Ой, ты проснулся родной?
Мать тут же спешит ко мне.
– Максим, к тебе девочка пришла из института, староста группы.
Мозг после сна соображает туго.
Староста группы. Только Ивановой мне для полной радости не хватало. Что она вообще тут забыла?
– Я же сказал тебе, что не хочу никого видеть, – говорю недовольно, разминая затёкшую шею.
– Максим, ну нельзя так, – понижает голос, чтобы нас не услышали. – Неудобно перед девочкой.
Неудобно перед девочкой.
Неудобно было мне, когда Иванова писала любовные письма и приходила на соревнования, чтобы поддержать. Кричалки всякие сочиняла. Вопила их на весь бассейн, размахивая собственноручно изготовленным плакатом, изобилующим сердечками.
С меня тогда весь курс угорал, а я никак не мог избавиться от внимания навязчивой поклонницы. На неё ничего не действовало. Ни просьбы, ни намёки. Грубо отшить не позволяло воспитание, над Ивановой итак издевались все, кому не лень. Но моё хорошее к ней отношение она истолковывала неверно, и ситуация лишь усугублялась.
В последний раз я видел Лизу лет пять назад. Она тогда заявилась ко мне домой. Рыдая навзрыд, горестно сообщила, что нас разлучает судьба, поскольку её семья переезжает на север. Какое я испытал облегчение – не передать словами.
И вот на тебе… пришла. Как вообще реагировать на её появление?
Дверь приоткрывается шире, и в комнату заходит… нет, не Иванова точно. Навязчивую рыжеволосую зубрилу мне ни с кем не перепутать.
На пороге моей комнаты девушка. Брючный костюм насыщенного красного цвета. Тёмные волосы собраны в замысловатую причёску. На левой руке поблёскивают часы.
Стоит полубоком ко мне, рассматривает фотографии, которые висят на стенах.
– А вот и наша гостья…
Поворачивается.
– Однокурсники помнят о тебе, хотят поддержать, – продолжает тараторить под боком мать.
Сначала я вообще не понимаю, кто это. Лицо кажется мне знакомым, но я никак не могу вспомнить, где видел эту девушку. Правильные тонкие черты лица. Идеальный макияж, прямой взгляд. И вот в нём… есть то, из-за чего я впадаю в ступор. Чем дольше смотрю ей в глаза, тем отчётливее вижу страх, который в них плещется. Его не скрыть и не спрятать, как бы она не храбрилась. Он настолько явный и осязаемый, что сомнений не остаётся…