Она отходит к тротуару и вскидывает ладонь в знак прощания.

– Ма… Я дома.

Скидываю обувь и вешаю брелок на ключницу.

– А чего так долго, Ольга? – доносится из гостиной недовольный голос отца.

– У Максима была, пап.

– Нечего у них там по ночи шарахаться! – грозно басит он. – Максим твой только о себе, что ли, думает?

– Да нет, пап, он тоже меня ругал. Сказал, чтобы так поздно не приходила, – целую маму в щёку и спешу в ванную, чтобы помыть руки.

– Я на боковую, Марин.

Телевизор замолкает, и отец, судя по всему, отправляется в спальню.

– Ольга, у нас оставайся. Завтра отвезу тебя на работу. Не вздумай сегодня тащиться в эту свою конуру.

Конурой они называют нашу с Максимом съёмную квартиру.

– Останусь пап, – кричу в ответ.

– Идём чай пить, Оль, – зовёт меня на кухню мама. – Петечка, спокойной ночи.

Я с ногами забираюсь на диванчик. Она закрывает дверь в коридор и начинает суетиться у плиты.

– Ужин не предлагаю, поздно уже, а вот чайник только закипел.

Я бы перекусила, но молчу. Моя мать помешана на биологических ритмах и правильном питании.

– Мешки такие под глазами, Оль! – как всегда не скупится на комплименты. – Устала, рыба моя?

– Да вообще ужас как! – массирую шею. Весь день болит. – На работе полный завал, ещё и Хорикову со Степановой сократили. Мне теперь вдвойне пахать. Итак головы не поднимаю!

– Сама виновата. Так бы работала в школе с восьми до четырёх. Как белый человек.

– Ой мам, вот только не начинай опять…

Она до сих пор пилит меня за то, что я наотрез отказалась идти работать учителем. Преступление века совершила, понимаешь ли, – прервала династию педагогов в нашей семье. Мать расценила это как предательство. Целых пол года на меня обижалась, да так и не смирилась. Всё ещё надеется, то и дело подсовывает мне под нос объявления.

Нет спасибо, мне по горло хватило институтской практики. Это ж просто невыносимо. Не хочу я как она чужих идиотов до самой пенсии учить. Уж лучше МФЦ.

– Это был твой выбор, так что не жалуйся.

– А я и не жалуюсь! Ты спросила – я ответила! – начинаю заводиться.

– Как там Галя? – неожиданно меняет тему.

Что ни говори, но вот умеет мама вовремя остановиться и не доводить до скандала. Мне бы этому у неё поучиться.

– Нормально. Но она так сдала в последнее время. Обратила внимание сегодня на её морщины. Спасибо, – придвигаю к себе чай. – А сахар положила?

– Сахар – это зло, и ещё мне кажется, что тебе надо немножко похудеть. А то не влезешь в своё свадебное платье.

– Почему эт я не влезу? – пищу возмущённо.

– Говорила я, что рано покупаете, и вот, посмотри, как вышло.

– Ой мам, это ж временные трудности! Максим поправится, и мы сразу же сыграем свадьбу.

– Как некстати это ДТП, как некстати! – присаживается напротив и внимательно вглядывается в моё лицо. – А ты чего такая грустная у меня, а?

– Да поругались…. – утаить от неё что либо крайне сложно. Не даром же отец за глаза зовёт мать «Гестапо». – Фу, опять ромашковый чай, ма? – морщу нос.

– Пей давай. Это тебе не та отрава, которую ты хлещешь на работе. Там же состав такой, что можно сразу в могилу ложиться! – по привычке причитает она. – Ну что там с Максимом? Почему вы поссорились?

– Потому что, – обиженно надуваю губы. – Он себя плохо чувствует, вот и срывается на мне. Обижается, что я редко прихожу. Ну и до сих пор злится за переезд.

– Ничего, перебесится. А как он хотел? Чтобы ты его обслуживала днями напролёт? – насмешливо спрашивает она.

– А как же «в горе и в радости»? – выгибаю бровь.

– А ты клятву ещё не давала. Не жена пока, а значит, ничем не обязана. У него мать есть – вот пусть она им и занимается. Ни к чему, тебе, молодой девчонке, эти хлопоты.

– Нет, ну так-то что могу я делаю, – поясняю в своё оправдание. – Вон фруктов ему притащила сегодня, пирог испекла. Поддержать всячески стараюсь, приободрить, а то совсем нос повесил.

– Не мудрено…

– Купила ему вторую партию лекарств в начале недели. Недёшево так вышло…

– Правильно, а мать тут последнее за квартплату отдаёт! – ворчит себе под нос.