– Подвинься, - сказал он, подходя к ее постели.

– Я так устала, - ответила она, не двигаясь, прикрыв глаза.
– Уснуть не могу.

Она редко отказывала ему и никогда не отказывала под этим предлогом. Просить ее было бы унизительно, он тоже никогда не делал этого. Он лег в свою постель обиженным.

– Был там один еврей, - заговорила Варвара, погасив папиросу и как бы продолжая рассказ, начатый ею давно.

– И Кумов был, - произнес Клим и услышал, что он не спросил о Кумове, а утверждает: был Кумов.

– Был, - сказала Варвара.
– Но он - не в ладах с этой компанией. Он, как ты знаешь, стоит на своем: мир - непроницаемая тьма, человек освещает ее огнем своего воображения, идеи - это знаки, которые дети пишут грифелем на школьной доске...

– Наивнейшая метафизика, чепуха, - сердито сказал Самгин, с негодованием улавливая общее между философией письмоводителя и своими мыслями.
– Будем спать, я теме устал.

Варвара вздохнула, поправила подушку под головой и, помолчав минуту, снова заговорила:

– А знаешь, не нравятся мне евреи. Это - стыдно ?

– Конечно.

– Не нравятся. Все они и всегда, во всем как-то забегают вперед. И есть евреи специально для возбуждения антисемитизма.

– Есть и русские, которые способны вызвать руссо-фобство, - проворчал Самгин. Но Варвара настойчиво и, кажется, насмешливо продолжала:

– Это - неудачное возражение. Ты ведь тоже не любишь евреев, но тебе стыдно сознаться в этом.

– Какая чепуха! Пожалуйста, погаси свет. Погасила, продолжая говорить и в темноте, и голос и слова ее стали еще более раздражающими,

– Разве ты не говорил, что, если еврей - нигилист, так он в тысячу раз хуже русского нигилиста?

Самгин, с трудом отмалчиваясь, подумал, что не следует ей рассказывать о Митрофанове, - смеяться будет она. Пробормотав что-то несуразное, якобы сквозь сон, Клим заставил, наконец, жену молчать.

Митрофанов являлся не так часто и свободно, как раньше. Он входил виновато, с вопрошающей улыбкой на лице, как бы молча осведомляясь:

"Ну, как же решено?"

Много пил чаю, рассказывал уличные и трактирные сценки, очень смешил ими Варвару и утешал Самгина, поддерживая его убеждение, что, несмотря на суету интеллигенции, жизнь, в глубине своей, покорно повинуется старым, крепким навыкам и законам.

– Кажется, скоро место получу, вторым помощником смотрителя буду в сумасшедшем доме, - сказал Митрофанов Варваре, но, когда она вышла из столовой, он торопливым шопотом объявил Самгину:

– Насчет сумасшедшего дома я соврал, конечно, извините!

– Зачем?
– удивился Клим,

– Да, знаете, все-таки, если Варвара Кирилловна усомнится в моей жизни, так чтоб у вас было чем объяснить шатающееся поведение мое.

Самгину понравилась эта своеобразная забота сыщика о нем, но, проводив Митрофанова, спросил сам себя:

"Неужели мое отношение к Варваре уже заметно посторонним?"

И - рассердился:

"Этот болван, кажется, считает меня своим единомышленником в чем-то..."

Через несколько дней Самгин одиноко сидел в столовой за вечерним чаем, думая о том, как много в его жизни лишнего, изжитого. Вспомнилась комната, набитая изломанными вещами, - комната, которую он неожиданно открыл дома, будучи ребенком. В эти невеселые думы тихо, точно призрак, вошел Суслов.

– Слышали?
– спросил он, улыбаясь, поблескивая черненькими глазками. Присел к столу, хозяйственно налил себе стакан чаю, аккуратно положил варенья в стакан и, размешивая чай, позванивая ложечкой, рассказал о крестьянских бунтах на юге. Маленькая, сухая рука его дрожала, личико морщилось улыбками, он раздувал ноздри и все вертел шеей, сжатой накрахмаленным воротником.

– Вот - - видите?
– мягко, уговаривающим тоном спрашивал он.
– Чего же стоит ваше чисто экономическое движение рабочих, руководимых не вами, а жандармами, чего оно стоит в сравнении с этим стихийным порывом крестьянства к социальной справедливости?

Вежливо улыбаясь, Самгин молчал и не верил старику, думая, что эти волнения крестьян, вероятно, так же убоги и мало значительны, как памятный грабеж хлебного магазина. А Суслов, натягивая рукава пиджака до кистей рук, точно подросток, которому костюм уже короток и неудобен, звенел:

– Зашел сказать, что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от моей комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, - вздохнул он, сморщив серый лоб.
– И - как не во-время! Ее бы надо послать в одно место, а она вот...

Тут Самгин увидел, что старик одет празднично или как именинник в новый, темносиний костюм, а его тощее тело воинственно выпрямлено. Он даже приобрел нечто напомнившее дядю Якова, полусгоревшего, полумертвого человека, который явился воскрешать мертвецов. Ласково простясь, Суслов ушел, поскрипывая новыми ботинками и оставив у Самгина смутное желание найти в старике что-нибудь комическое. Комического - не находилось, но Клим все-таки с некоторой натугой подумал: