– Ох, какие большие деньги сто рублей! Самгин слушал и улыбался. Красавец Миша внес яростно кипевший самовар и поглядел на гостя сердитым взглядом чернобровых глаз, - казалось, он хочет спросить о чем-то или выругаться, но явилась Марина, говоря:

– Жестоко торгуются попы! Четвертый раз приходит, а сам - из далекого уезда. Сколько денег проест, живя здесь.

Заваривая чай, она продолжала:

– Большая у меня охота побеседовать с тобой эдак, знаешь, открыто, без многоточий, очень это нужно мне, да вот всё мешают! Ты выбери вечерок, приди ко мне сюда или домой.

– С удовольствием, - сказал Самгин.

– Вот - завтра. Воскресенье, торгую до двух. Помню я тебя человеком несогласным, а такие и есть самые интересные.

Самгин счел нужным предупредить, что едва ли он покажется ей интересным.

– Ну, как же это?
– ласково возразила она.
– Прожил человек половину жизни...

– Жизнь сводится, в сущности, к возне человека с самим собою, - почти сердито, неожиданно для себя, произнес Самгин, и это еще более рассердило его.

– Это - правда, - легко и просто согласилась Марина, как будто она услыхала самые обыкновенные слова.

"Не поняла", - подумал он, хмурясь, дергая бородку и довольный тем, что она отнеслась к его невольному признанию так просто. Но Марина продолжала:

– "Восемьдесят тысяч верст вокруг самого себя", - как сказал Глеб Иванович Успенский о Льве Толстом. А ведь это, пожалуй, так и установлено навсегда, чтобы земля вращалась вокруг солнца, а человек - вокруг духа своего.

Самгин посмотрел на нее вопросительно, ожидая какой-то каверзы; она, подвинув ему чашку чая, вздохнула:

– Прелестный человек был Глеб Иванович! Я его видела, когда он уже совсем духовно истлевал, а супруг мой близко знал его, выпивали вместе, он ему рассказы свои присылал, потом они разойтись в разуме.

Она усмехнулась, разглаживая ладонями юбку на коленях:

– На оттиске рассказа "Взбрело в башку" он супругу моему написал: "Искал ты равновесия, дошел до мракобесия".

– Что значит: разошлись в разуме?
– спросил Самгин, когда она, замолчав, начала пить чай.

– Ну, - в привычках мысли, в направлении ее, - сказала Марина, и брови ее вздрогнули, по глазам скользнула тень.
– Успенский-то, как ты знаешь, страстотерпец был и чувствовал себя жертвой миру, а супруг мой - гедонист, однако не в смысле только плотского наслаждения жизнью, а - духовных наслаждений.

Глядя в ее потемневшие глаза, Клим требовательно произнес:

– Этого я не понимаю...

– Да, тебе трудно понять, - согласилась Марина.
– Недаром ты и лицом на Успенского несколько похож.

– Я?
– удивленно спросил Самгин.
– И лицом? Почему - и? Разве ты думаешь, что я тоже - миру жертва?

– Ну, а кто - не жертва ему?
– спросила Марина и вдруг сочно рассмеялась, встряхнув головою так, что пышные каштановые волосы пошевелились, кад дым. Сквозь смех она говорила:

– Да ты чего испугался? Ты меня дурочкой, какой в Петербурге знал, не вспоминай, я теперь по-другому дурочка.

– Я - не испугался, - пробормотал он, отодвигаясь, - но согласись, что...

Марина встала, протягивая руку:

– Значит - до завтра? К двум. Ну, - будь здоров! Провожая его, она, в магазине, сказала:

– Слышал - офицер-то людей изрубил? Ужас какой!

– Да, - согласился. Самгин.

"Действительно - темная баба", - размышлял он, шагая по улице в холодном сумраке вечера. Размышлял сердито и чувствовал, что неприязненное любопытство перерождается в серьезный и тревожный: интерес к этой женщине. Он оправдывался пред кем-то:

"Всякого заинтересовала бы. Гедонизм. Чепуха какая-то. Очевидно много читала. Говорит в манере героинь Лескова. О поручике вспомнила после всего и равнодушно. Другая бы ужасалась долго. И - сентиментально... Интеллигентские ужасы всегда и вообще сентиментальны... Я, кажется, не склонен ужасаться. Не умею. Это - достоинство или недостаток?"

Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, - она извещала, что едет -петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: "Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?"

Самгин разорвал записку на мелкие кусочки, сжег их в пепельнице, подошел к стене, прислушался, - в соседнем номере было тихо. Судаков и "подозрительный" мешали обдумывать Марину, - он позвонил, пришел коридорный - маленький старичок, весь в белом и седой.

"Какой... нереальный", - отметил Самгин.
– Самовар и бутылку красного вина, пожалуйста! Рядом со мной живет кто-нибудь?

– Ополдень изволили выехать на вокзал, - вежливо ответил старичок.

Это было приятно слышать, и Самгин тотчас же вернулся к Марине.