– Всё очерчивают Маркса. Очертить - значит ограничить, а? Только Ленин прет против рожна, упрямый, как протопоп Аввакум.

Наконец, сунув гранки за пазуху, он снова спросил:

– Ну, так что же ты скажешь? Событие, брат! Знаешь, Азеф и это, - он ткнул себя пальцем в грудь, - это ударчики мордогубительные, верно?

Он ждал.

Нужно было сказать что-то.

– Я уже отметил излишнюю, полемическую заостренность этой книги,-докторально начал Самгин, шагая по полу, как по жердочке над ручьем.
– Она еще раз возобновляет старинный спор идеалистов и... реалистов. Люди устают от реализма. И - вот...

Он помахал рукой в воздухе, разгоняя дым, искоса следя, как Дронов сосет вино и тоже неотрывно провожает его косыми глазами. Опустив голову, Самгин продолжал:

– Да. В таких серьезных случаях нужно особенно твердо помнить, что слова имеют коварное свойство искажать мысль. Слово приобретает слишком самостоятельное значение, - ты, вероятно, заметил, что последнее время весьма много говорят и пишут о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще слово завоевало так много места, что филология уже как будто не подчиняется логике, а только фонетике... Например: наши декаденты, Бальмонт, Белый...

– Что ты, брат, дребедень бормочешь?
– удивленно спросил Дронов. Точно я - гимназист или - того хуже - человек, с которым следует конспирировать. Не хочешь говорить, так и скажи - не хочу.

Говорил он трезво, но, встав на ноги, - покачнулся, схватил одной рукою край стола, другой - спинку стула. После случая с Бердниковым Самгин боялся пьяных.

– Подожди, - сказал он мягко, как только мог.
– Я хотел напомнить тебе, что Плеханов доказывал возможность для социал-демократии ехать из Петербурга в Москву вместе с буржуазией до Твери...

– На кой чорт надо помнить это?
– Он выхватил из-[за] пазухи гранки и высоко взмахнул ими.
– Здесь идет речь не о временном союзе с буржуазией, а о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, - вот как понимает эту штуку рабочий, приятель мой, эсдек, большевичок... Дунаев. Правильно понимает. "Буржуазия, говорит, свое взяла, у нее конституция есть, а - что выиграла демократия, служилая интеллигенция? Место приказчика у купцов?" Это - "соль земли" в приказчики?

Дронов кричал, топал ногой, как лошадь, размахивал гранками. Самгину уже трудно было понять связи его слов, смысл крика. Клим Иванович стоял по другую сторону стола и молчал, ожидая худшего. Но Дронов вдруг выкрикнул:

– Я буду говорить прямо, хотя намерен говорить о себе, - он тотчас замолчал, как бы прикусив язык, мигнул и нормальным своим голосом, с удивлением произнес:

– Здорово сказал, а? Ч-чорт! Для эпиграфа сказал, ей-богу! Есть в натурке моей кое-какой перец, а? Так вот - о себе. Я - не буржуй, не социалист. Я - рядовой армии людей свободных профессий. Человек, который должен бороться за себя, не имея никаких средств к жизни, не имея покровителя и ничего - кроме желания жить прилично. Это желание - основа всех талантов и действий, как награждаемых славой, так и наказуемых законами. Я должен быть гибок, изворотлив и так далее. С кем я? С пролетариатом физического труда? Не гожусь, не способен на подвиги самозабвения. Я люблю вкусно есть, много пить, люблю разных баб. С хозяевами, с буржуями? Нет, это мне противно. Я умнее любого буржуя. Я не умею и не хочу притворяться миленьким.
– Расправив плечи, выпятив живот, он добавил:

– И маленьким.

Захлебнулся последним словом, кашлянул, быстро выпил стакан вина, взглянул на часы и горячо предложил:

– Клим Иванович, давай, брат, газету издавать! Просто и чисто демократическую, безо всяких эдаких загогулин от философии, однако - с Марксом, но - без Ленина, понимаешь, а? Орган интеллигентного пролетариата, - понимаешь? Будем морды бить направо, налево, а?

– Нужны деньги, - осторожно сказал Самгин.

– Святое слово! Именно - нужны деньги.

– И - большие.

– Божественно! Именно - большие. Ну, я уже опоздал, ах, чорт! Надо отвезти гранки. Я ночую у тебя - ладно?

– Пожалуйста, - сказал Самгин. В прихожей, забивая ноги в тяжелые кожаные ботики, Дронов вдруг захохотал.

– Нет, сообрази - куда они зовут? Помнишь гимназию, молитву - как это? "Родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу".

Размахивая шапкой, он произнес тоном мальчишки, который дразнит товарища:

– А я - человек без рода, без племени, и пользы никому, кроме себя, не желаю. С тем меня и возьмите...

Тихонько свистнул сквозь зубы и ушел. Клим Иванович Самгин встряхнулся, точно пудель, обрызганный водою дождевой лужи, перешагнул из сумрака прихожей в тепло и свет гостиной, остановился и, вынимая папиросу, подвел итог:

"Негодяй. Пошляк и жулик. Газета - вот все, что он мог выдумать. Была такая ничтожная газета "Копейка". Но он очень хорошо характеризовал себя, сказав: "Буду говорить прямо, хотя намерен говорить о себе".

Клим Иванович щелкнул пальцами, ощущая, что вместе с Дроновым исчезло все, что держало в напряжении самообороны. Являлось иное настроение, оно не искало слов, слова являлись очень легко и самовольно, хотя беспорядочно.