Ребята встретили его настороженно, как блатного, но после одного случая сразу признали. Дня через два после его появления двое ребят полезли в его трактор (новый все-таки!) с целью изъятия какого-то нужного инструмента. Их крики разбудили ночью всю бригаду. Один из «грабителей» залез рукой в ящик для инструмента, (а ящик был высоким, где-то полметра), нащупал там какой-то жгут или кабель и подумал, что это новый заводной шнур для пускача. Но когда он вышел на лунный свет, – в его руках извивались несколько небольших змей.

«Вор» заорал так, что все подумали о самом худшем – кого-то убили. Ну, утром посмеялись, а воровство в бригаде как рукой сняло. А то бывало так: потеряет кто-то, к примеру, ходовой ключ и старается украсть его у другого, а другой у третьего и т. д. Потом очередь опять дойдет до первого. И снова воровство идет по кругу. Так могло продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь из трактористов или сам бригадир, не выпишет такой ключ, или что-то другое на складе, привезет в бригаду и разорвет воровское кольцо.

Сашка ничем особым не отличался, иногда «чифирил» потихоньку, ловил, как сегодня говорят, «кайф» и тогда мог что-то выкинуть. Соберет несколько степных гадюк, вырос-то он в Средней Азии, умел с ними обращаться, заложит за пазуху, а потом подойдет к полевому стану, обычно во время приема пищи, вытащит из-за пазухи клубок и бросит под стол. Вся бригада – врассыпную. А он хохочет: «Да они же безопасные, я им жало повырывал». Это не очень нас убеждало, змея есть змея, поэтому Сашку потом догоняли и учили уму-разуму.

Так вот, в то время, когда мы были замурованы под снегом, без пищи и курева, а потом и без тепла, моральной опорой для всех стали балагур Сашка и моя гармонь, с которой я никогда не расставался.

Рациональный Сашка на второй же день заточения сам предложил, и сам разделил на восемь частей остатки хлеба, масла и сахара. Как степной житель, он знал, что буран может дуть и неделю и десять дней, поэтому предупредил, что нам рассчитывать надо только на самих себя и на то, что у нас осталось. Он же заявил, что главное – у нас есть вода, значит, жить будем.

На кухне были сложены какие-то пустые мешки, из которых мы вытряхнули еще с килограмм перлово-мучно-макаронной смеси и также поделили сразу на восемь частей. Сашка предложил крупу не варить, а жевать со снегом, запивая кипятком, так же поступать и с сахаром. А чай, его вожделенный напиток, он тоже разделил на восемь частей, но никому не дал. Каждый день мы закручивали в носовой платок одну из порций, и окунали этот узелок в свои кружки в течение дня. К вечеру цвета уже не было, но все равно это было лучше, чем просто вода.

Фонарь у нас погас. Отрыли окна с одной стороны, их мгновенно занесло снегом. Мы отрывали в другом месте, и так целый день. Ночью шли истории и анекдоты. Все, что кто знал, было выложено на алтарь поддержки. Некоторые ребята первые дни ругали начальство, бригадное и МТСовское, и обещали им всякие кары. На это Сашка однажды заметил, что надо сперва выжить, затем отсюда выбраться, а уж потом разбираться с кем-либо. Ведь они просто не знают, где мы и что с нами.

Обидно, конечно, – в нескольких километрах железная дорога, до МТС где-то 10–12 километров. Жизнь рядом, а не достанешь. Идти пешком в такую погоду нельзя – верная смерть, а трактора наши с пустыми баками, да и куда сейчас проедешь?

И ребята не сдавались. Мы перепели под гармонь все, что знали, по десятку раз. Старались, чем угодно, убить время, играли в карты, загадывали загадки, делали, что только могли, чтобы отвлечь себя от плохих мыслей. Особенно тяжело стало на восьмой день, когда топить нечем было. Не помогали борьба и физзарядка, никто не вылезал из-под одеял, да и одежонка у нас была скорее осенняя, чем для такой зимы.

Дело могло кончиться нервным срывом – если не у всех, так у некоторых. И тут опять Сашка выручил. На глазах изумленных ребят он начал раздеваться. Догола. Такой своеобразный мужской стриптиз. Обычно он ходил весь застегнутый в любую погоду, а тут разделся перед всеми. Когда в будке ледник, ты лежишь под кучей тряпок, а тут перед тобой стоит голый и улыбается, это действует.

Сашка начал принимать различные позы, поворачиваясь медленно кругом и показывая себя. А показывать было что. За годы отсидки в разных лагерях ему покрыли татуировками все тело, кроме лица. Все, что у него торчало, тоже было покрыто довольно высококвалифицированными рисунками со смыслом, в каждом его месте и в движении. На конце того, что бывает только у мужчин, красовалась жирная зеленая муха, поверх которой овалом было написано «цэ-цэ». Это было так неожиданно, что ребята начали вскакивать с полок, подходить к Сашке поближе, чтобы рассмотреть его прелести в деталях. Творилось что-то непонятное, хохот, крики, объятия, толчки, а он стоял почти синий, маленький такой колобок, и улыбался.